Тот, кто ловит мотыльков

ю-то стремную дыру, задницу, блин, долгопрудную,

– Расцветить унылые будни Долгопрудного? – предположил Макар.

«Я пытаюсь разделить его на светлую и темную стороны. И светлую присвоить, а темную закрыть ладонью, как ребенок – пугающий его рисунок. Сделать вид, что ее не существует. Но так не выйдет».

рассердилась и заявила, что это вопрос психологической гигиены – не позволять себе сваливаться в старческое брюзжание по поводу всего, что не вписывается в его рамки прекрасного – довольно узкие рамки, если уж говорить начистоту, и довольно архаичные.

кто более бесчувственен: тот, кто не замолкает, несмотря на просьбы, или тот, кто слишком слаб, чтобы выдержать чужие горести в таком объеме.

– Оксана – прекрасная мать? – переспросил Лев Медников и захохотал. – Он так и сказал? Ну, Юрик, ну, орел! Орлиная душа! Полет только воробьиный. А так – великодушнейшая личность!

Ее поразила точность, с которой Беломестова пересказала все, что произошло в тот день. Из нее вышел бы идеальный свидетель – тот самый, которого не существует, потому что все пересказывают не события, а собственные воспоминания о событиях, искажая их, намеренно или случайно, добавляя красок, меняя реплики и участников.

Женской откровенности с меня хватит, предпочитаю аристократическую сдержанность и высоко ценю умение соблюдать дистанцию.

«Ему тридцать пять. Всего тридцать пять. Откуда эти выражения, эта поза, как у престарелого донжуана? Откуда театрализованная манера речи? Люди в тридцать пять слушают подкасты и на самокатах рассекают по набережным, а у меня тут какой-то бессмысленный и беспощадный косплей Ширвиндта»

Когда они поженились, Юрик работал в Академии наук, однако три года спустя потерял свое место. Формально его сократили, но, насколько мне известно, он стал участником нормальных подковерных интриг, а Юрик при своем блестящем уме никогда не умел играть в эти игры. Эх, меня бы туда, – вполне искренне вздохнул он, и Макар подумал, что уж Медникова-то никто не смог бы выжить. – К этому времени Оксана уже вовсю крутила большими деньгами. Она была влюблена в Юрика по уши. Это очень важно! Она из лучших побуждений уговорила его сделать перерыв, поработать дома, отдохнуть, прийти в себя… Он ведь был морально истощен всей этой историей с потерей работы. Массажи, бассейны, гольф-клуб… Все это она ему преподнесла на блюдечке. В бизнесе он ничем не мог быть ей полезен. Они попытались пристроить его к делам Оксаны, но из этого ничего не вышло. И вот, точно лягушка в теплой воде, Юрик стал вариться в благополучии, которое обеспечивала его жена. И в этом благополучии из живой, относительно конкурентноспособной лягушки превратился в кипяченое нечто. Лапками он шевелит, но не более того. Последние годы он не работает. Домашнее хозяйство, как вы могли заметить, полностью переложено на плечи прислуги. Он годами ведет праздный образ жизни. Разумеется, для выживания ему пришлось мимикрировать! Наш Юрик из молодца-холодца превратился в подкаблучника, тихушника, угождающего жене в надежде, что ей не придет в голову заменить его на выставочную модель.

Макар поразмыслил.

Оксана надеялась, что будет говорить ему «папаша» и радовать тестя своими, извините, закрутками.

– Чем?

– Ну, закрутками, закатками, – Медников пощелкал пальцами. – Помидорами своими консервированными и огурцами. А он, подлец, каждым своим «Оксана Ивановна» ставил ее на место, сам того не подозревая. Перед ней открывался, как перед Алисой в стране чудес, совершенно другой мир, а подсмотреть его она могла только через щелочку. И даже женитьба на сыне нашего добрейшего Алексея Юрьевича, вопреки ее ожиданиям, не приблизила ее к этому миру ни на шаг. Если у тебя великанская туша, тебе не пролезть в крошечную дверцу, за которой цветут сказочные розы. Оксанка наша выгрызала себе зубами все свои блага. А у Голубцовых они имелись, как она полагает, по факту рождения. Их образованность, ученость, их огромное трудолюбие и отсутствие всякой корысти она в расчет не берет. Последнее, хе-хе, к Юрику уже