Марина Дурново: Мой муж Даниил Хармс

Он хотел, чтобы мы совсем пропали, вместе ушли пешком, в лес и там бы жили.
Взяли бы с собой только Библию и русские сказки

Я слышала мнение, — мол, то, что Даня писал для детей, это была у него халтура. Мол, он писал только ради денег.
Конечно, он хотел бы печатать то, что писал для взрослых, что он так любил. Но я не думаю, что для детей он писал халтуру. Я во всяком случае никогда этого от него не слышала. По-моему, он относился к занятию детской литературой серьезно. Ходил в «Еж» и «Чиж», к Маршаку… И я не видела, чтобы он стеснялся, что он детский писатель.
И потом, я очень сомневаюсь, что если бы он писал для детей плёво, кто-нибудь из них так бы любил его стихи и Сказки и дети читали бы их с удовольствием. Сомневаюсь. Если бы ему самому не нравилось писать для детей, он бы не мог произвести вещи, которые так нравятся детям.
Стихи для детей давались ему скорее трудно, чем легко. Так я помню. Но всё это уже очень далеко от меня.

Страсти по Матфею» Баха

Он был чрезвычайно аскетичен. Буквально ничего не ел.
У него была мисочка. И ложка. Эта ложка потом досталась мне, но куда-то пропала. Он наливал в эту мисочку горячей воды, и в нее вливал ложку подсолнечного масла. И крошил в воду черный хлеб. Это была вся его еда. Никаких каш, супов — ничего, кроме этой тюри.
Был совершенный аскет. И его все побаивались. Даже считали, что он повредился в уме.
В его комнате была очень скромная обстановка: ничего, кроме стола, стула и кровати. Даже книжный шкаф не помню, — наверное, был.
И он все время писал. Я, к сожалению, ничего из написанного им не читала. Но мне говорили, что это замечательные вещи.
После его смерти — а может быть, я ошибаюсь, это случилось раньше — нет, все-таки, наверное, после его смерти, — все его рукописи забрали и свезли в Казанский собор. Весь его архив.

Известно, что Иван Павлович Ювачев был близок к Толстому. И не раз бывал в Ясной Поляне.

Жемчуг на кокошнике у простой кормилицы,
С поясом чеканным кучерской кафтан…
Русская культура — это то, чем славился
Со времен Владимира наш народ большой,
Это — наша женщина, русская красавица,
Это — наша девушка, чистая душой.
Русская культура — это жизнь убогая
С вечными надеждами, с замками… во сне,
Русская культура — это что-то многое,
Что не обретается ни в одной стране.

Русская культура — это наша детская
С трепетной лампадой, с мамой дорогой,
Русская культура — это молодецкая
Тройка с колокольчиком, с расписной дугой.
Русская культура — это сказки пьяные,
Песни колыбельные, грустные до слез,
Русская культура — это разрумяненный
В рукавицах, в валенках дедушка Мороз.
Русская культура — это дали Невского
В светло-бледном сумраке северных ночей;
Это — радость Пушкина, горечь Достоевского
И стихов Жуковского благостный елей…
Русская культура — это кисть Маковского,
Гений Менделеева, Лермонтов и Даль;
Терема и маковки, звон Кремля Московского,
Музыка Чайковского — сладкая печаль.
Русская культура — это вязь Кириллицы
На заздравной чарочке Яровских цыган;

Он боялся только одной вещи: что его заберут в армию. Панически боялся. Он и представить себе не мог, как он возьмет в руки ружье и пойдет убивать

Он всё время страдал, всё время. То' он нашел девушку или женщину, в которую влюбился, и жаждал взаимности, то' еще чего-то хотел, чего-то добивался и нуждался в помощи. Но он был постоянно измученный от этих своих страданий.

Однажды Даню вызвали в НКВД. Не помню уже, повестка была или приехали за ним оттуда. Он страшно испугался. Думал, что его арестуют, возьмут.
Но скоро он вернулся и рассказал, что там его спрашивали, как он делает фокусы с шариками.
Он говорил, что от страха не мог показывать, руки дрожали.

И как склонен был ко всему немецкому, так не мог терпеть ничего французского. Ни французских авторов, ни французского языка.