Привратник

Пролетела прямо у него над головой невесть откуда взявшаяся крупная ворона, угнездилась на поникшей ольхе, каркнула хрипло.

Он стоял на холме посреди мира, обреченный на вечную горечь утраты и вечное счастье быть собой. Простивший. Прощенный. Человек под небом.
Бесконечная дорога лежала у его ног, но нельзя было понять – то ли он отправляется в путь, то ли наконец вернулся.

Один день… Один час… Один человек – Привратник…

О, оно было таким красивым, небо. Медным и золотым, твердым и бархатным… В нем, как в подушке, утопали созвездия, его прикрывали от сырости ватные тучи, а на рассвете оно подергивалось сетью хлопающих крыльев…

– Кто Привратник?! – надрывался Ларт.
– Он… лишен дара. Он был всемогущ и стал беспомощен. Он изменил и ему изменили… Он измененный и изменившийся. Только он! Он откроет, и ЭТО войдет, но не раньше! Земля закричит разверстыми могилами… Воздух станет тяжел и погребет под собой… Погребет… Как пусты лица, лишенные глаз! Но не раньше, чем Привратник откроет!

Бездна отозвалась шорохом, похожим на отдаленные аплодисменты.

Привратник. Он маг и не маг. Он предал и предан. Только Привратник откроет дверь, только Привратник, только один день, один час!

Он принял-таки ее, эту жизнь – принял целиком, вместе с бесконечной дорогой и ноющими ногами, вместе с тяжелой работой, за которую всегда полагался ломоть хлеба, вместе с ветром, пробиравшимся под куртку, и курткой, защищавшей от этого ветра. Та горечь утраты, что отравляла воспоминаниями и застилала солнце, та изводящая боль, толкнувшая его когда-то в петлю, та зияющая пустота в душе, которая, казалось, никогда не заполнится – покидала его. Покидала по капле, покидала не сразу, но покидала безвозвратно. Он ни от кого не бежал и никуда не стремился – просто шел, насвистывал и поглядывал в небо.
Спокойствие и уверенность сопутствовали Руалу до тех пор, пока дорога однажды не изменила ему.

– Хозяин. Я плохая приманка. На меня клюет не то, что надо. Только всякая дрянь. Пожалуйста, снимите меня с крючка. Я больше не могу.

Два мага говорили на общем языке, а один охламон слушал и не понимал ни слова.