Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Можно сколько угодно говорить bella, bella и оправдывать глазеющих мужчин тем, что они восхищаются «слабым полом» и боготворят его, но пристальный взгляд в анонимном публичном пространстве, – прежде всего, дисциплинирующий. Выделяющаяся из региональной/временной нормы откровенность или выразительность внешнего вида гарантированно привлечёт больше внимания и будет активнее надзираться, регулироваться комментариями, шутками, возгласами; в твиттере регулярно встречаются истории девушек, которых кэтколлят на улице и оценивают внешний вид, при этом девушки аттачат фото, как они выглядели в момент кэтколлинга, – одетые в спортивный костюм или другие оверсайз вещи; культура вербального и зрительного надзора над женщиной часто отрывается от её фактического внешнего вида, могущего даже не выходить за пределы «нормы».

За год до появления термина male gaze в работе Малви писатель Джон Бёрджер в книге Ways of Seeing описал то же самое другими словами: «Мужчины действуют, женщины появляются. Мужчины смотрят на женщин, женщины наблюдают за собой, осматриваемые. Это определяет не только отношения между мужчинами и женщинами, но и отношение женщин к самим себе. Оценщик женщины внутри неё самой – мужского рода, оцениваемая – женского. Таким образом она превращает себя в объект взгляда».

Присвоение гендера – это не одиночное действие, а процесс – от рождения до взросления и далее; на территории этого процесса тело может занимать разные позиции: от сопротивления до принятия гендерной матрицы и исполнения предписанного перформанса.

В интервью после выхода Gender Trouble и в более поздней книге Bodies That Matter Батлер указывала на вульгарное прочтение её теории: якобы гендер это роль, которую можно свободно выбрать с утра и отказаться от неё вечером; она не согласна с такой коммодификацией этого концепта, потому что гендер в её понимании – это не объект, а процесс; в более поздних текстах она делает явное различение между перформансом и перформативностью, где первое только часть второго. То, что гендер «это социальный конструкт», не значит, что Батлер ловится на удочку дихотомии пола/гендера, – у неё пол скорее всасывается гендером, биологическая реальность, что бы она ни значила, тоже конструируется и реконструируется под социальной и символической.

В числе прочего, из таких принудительно повторяющихся ритуалов состоит гендер и его конструирование, по мысли Джудит Батлер. В книге Gender Trouble она опирается на теорию речевого акта, придуманную в 1962-м философом языка Джоном Остином[85], и конкретно понятие перформатива – такого акта речи, который при произнесении конституирует реальность, как слова судьи, объявляющего заседание открытым, или служащей в загсе, объявляющей пару жёнами. Батлер дополняет теорию Остина соображениями философа Джона Сёрла, который уточняет, что перформативы не просто «делают вещи» или создают события, они ещё и налагают ответственность на людей, которые принимают участие в событии, совершать некоторые дальнейшие действия, то есть запускают целые цепочки событий. Но для того, чтобы иметь такую силу, перформативы должны обращаться к некоторым условиям и законам, которые уже известны, у произносящего должен быть определённый авторитет, чтобы его речь спровоцировала события.

Пьер Бурдьё в книге Outline of a Theory of Practice[70] вводит понятие доксы как «здравого смысла», – знания, которое «всем известно», установок и сценариев, впитываемых с воспитанием, которые не подвергаются сомнению в силу их растворённости в коллективном теле. Пару лет назад вопрос о сконструированности биологического пола стал горячей темой в США после скандала в одном из университетов, и консервативные медиа писали возмущённые тексты об этом с буквальной формулировкой «ведь все знают, что существует только два пола» («it’s a common knowledge»). Уверенность в том, что большинство людей по природе гетеросексуально, – пример доксы. Эта клешня системы «знания-власти», как и другие, опасна тем, что она воспроизводит саму себя.

мы живём под влиянием режима, который мотивирует нас желать; желательно, чтобы мы были счастливы, потому что это купирует протест; крупнейшим «объектом счастья» является «любовь», что бы она ни значила; любовь подразумевает наличие сексуального желания, иначе она «ненормальна»; желание (и не только оно само, а то, как, в какое время и в каких местах мы его испытываем) уже подмято под себя фармакопорнокапитализмом, поэтому почти любое намерение любить, заниматься сексом и вступать в близкие отношения вызывает, по Пресьядо, цепочку «возбуждение – фрустрация»; патриархат отбирает у «мужчин» чувствительность и заставляет «женщин» молчать о разрывах в отношениях, давя их гендерным насилием; параллельно этому неолиберализм отвлекает субъекта, сподвигая его на бесконечное потребление-через-отчуждение и уверяя, что если с отношениями что-то не так, то их можно либо сменить, либо изменить себя при помощи фармакологической, косметической или психотерапевтической индустрии.

В 2019 году хореограф Марио Баррантес Эспиноза и Томас Биржан сделали перформанс Drift (I), в котором на протяжении получаса они оба ультрамедленно двигаются в манере, которую очень условно можно было бы назвать контактной импровизацией. Первую часть перформанса они обращены спиной к залу и к камерам, и из-за одежды вообще неочевидно, что оба – мужчины. При этом движения и сцепка двух тел – не сексуализированные, но предельно интимные; они полагаются друг на друга, и сам процесс похож на исследование телесных географий – как взаимодействовать с другим телом, не причиняя ему дискомфорта, как открыть свои границы и границы другого, вообще как быть с другим. Акселерация капитализма и неолиберализма – расхожий мотив в публицистике про современность, даже самые далёкие от технологий люди уже выучили как мантру, что «всё ускоряется»; и вот этот перформанс, вводящий абсолютно противоположную темпоральность, кажется, отчасти даёт ответ на вопрос «а как сопротивляться?» – внимательно, медленно и с заботой изучая другого и давая изучать себя в этой призрачной долине.

Всем более-менее знакомо чувство «собственничества» в отношениях; но это не просто желание, чтобы твой партнёр проводил с тобой больше времени. Раз всё товар, которым можно владеть, – то и близкие отношения основываются на договоре о владении одним телом другого. Чем глубже в патриархат – тем сильнее мужчина владеет женщиной; чем ближе к зонам эмансипации, тем вероятнее ситуация взаимного владения партнёрами сексуальностью и психической сферой друг друга. Отсюда возникает сжигающее чувство ревности (и чудовищный уровень гендерного насилия, связанный с ним), в котором, конечно, тоже нет ничего естественного, оно появляется как реакция на нарушение права собственности. Коммодификация всего – превращение любой вещи или чувства и отношения в товар – главный негативный эффект неолиберализма на сферы близости.

патриархат – это единственная угрожающая жизни болезнь, затрагивающая только мужские тела и психику, хотя женщины то и дело обнаруживают себя в поддержке и воспроизводстве этой болезни. Им достаётся уничтожающее насилие и подчинение, мужчинам – пожизненная психическая дисфункциональность, делающая невозможным любить, быть близким и видеть мир, как он есть. Поэтому, пишет хукс, только вместе имеет смысл бороться с этой болезнью