Заметки о сталинской модернизации

В восприятии сегодняшней идеологии именно работа (имеем в виду ручной труд в противоположность символической "службе"), а не секс воспринимается как нечто непристойное, как то, что д(лжно скрывать от постороннего глаза. Традиция, восходящая к "Золоту Рейна" Вагнера и "Метрополису" Ланга, традиция, помещающая трудовой процесс под землю, в темные пещеры, ныне достигает пика: миллионы рабочих, проливающих пот на фабриках "третьего мира", от китайского ГУЛага до индонезийских и бразильских монтажных линий, превращены в невидимок. А Запад может позволить себе болтовню об "исчезновении рабочего класса", хотя следы этого класса вокруг нас легко различимы - стоит лишь обратить внимание на надписи мелким шрифтом: "Made in... (China, Indonesia, Bangladesh, Guatemala)" на всех предметах массового потребления, от джинсов до плейера. Но это приравнивание труда к преступлению, идея, что труд, т. е. тяжелая работа, по природе своей есть недостойная, преступная деятельность, которую надлежит скрыть от публичного обозрения, - очень важны.

Не то же ли самое "подавление" производства отражено и в рамках самого производства - в виде резкого разделения между виртуальной/символической "творческой" деятельностью по планированию и программированию и ее исполнением, материальной реализацией этих планов и программ, которая все больше перемещается в потогонные мастерские "третьего мира", от Индонезии или Бразилии до Китая?

Сталинские чистки были куда более иррациональными, чем насилие при нацистах: парадоксальным образом, их безумие есть несомненный знак того, что сталинизм, в отличие от фашизма, представлял собою извращение подлинной револю

место гегелевского Господина: он готов рискнуть всем, потому что он - чистый субъект, лишенный корней, которому "нечего терять, кроме своих цепей", как говорит старая поговорка. Капиталисту же, наоборот, есть что терять (а именно - капитал), он-то и есть настоящий Раб, закрепощенный своим имуществом и по определению не готовый рискнуть всем, даже если он тот самый динамичный инноватор, которого прославляют нынешние медиа. (Важно не забыть, что в противостоянии пролетария и капиталиста, по Марксу, субъектом выступает именно пролетарий, представляющий собою чистую невещественную субъектность; он никоим образом не

Самый знаменитый, Восьмой квартет, который был написан в дни, когда Шостакович, уступив давлению, вступил-таки в Коммунистическую партию - компромисс, который вверг его в отчаяние почти самоубийственное, - пример решающий: если когда-нибудь была на свете музыка сломленного человека, то вот она. Расхожий штамп о русской душе, в которой меланхолическая подавленность время от времени разражается вспышками бессильного гнева, здесь теряет свой внеисторический характер "архетипа" и укореняется в конкретной общественно-политической реальности моральных компромиссов

Лукач прав, утверждая парадокс: преддиссидентский "Один день Ивана Денисовича" полностью вписывается в самые строгие определения соцреализма.

В установочной статье 1950 г. "Проблема прекрасного в советском искусстве" советский критик Г. Недошивин провозгласил: "Среди прекрасных явлений нашей жизни первое место занимают образы наших великих вождей. /.../ Эти высокие и прекрасные образы /.../ - основа для соединения прекрасного и истинного в искусстве социалистического реализма"4