Геннадий Есаков

Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

Сообщить о появлении
Загрузите файл EPUB или FB2 на Букмейт — и начинайте читать книгу бесплатно. Как загрузить книгу?
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    Прежде всего, кодекс полностью отказался от остатков морально-оценочных характеристик в наполнении элементов виновности, прибегнув к их формулированию посредством использования таких ведущих психических категорий, как, например, сознательная цель (conscious object), осведомлённость (awareness), надежда (hope) и сознательное игнорирование (conscious disregard). При этом в дополнение к психологическим составляющим в понятия «неосторожности» и «небрежности» были привнесены и так называемые «нормативные компоненты» или стандарты оценки, позволяющие решить вопрос о наличии либо же отсутствии данных элементов виновности.
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    Авторы кодекса сочли, что всё многообразие оттенков различных состояний субъективного, психического отношения лица к совершаемому им деянию во всех его разнообразных объективных аспектах может быть приемлемо сведено к четырём базисным «элементам виновности»,[775] а именно: цели (purpose), знанию (knowledge), [776] неосторожности (recklessness) [777] и небрежности (negligence). [778]
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    Говоря иначе, в рассматриваемом аспекте в М.Р.С. проявился дух практического компромисса: не затрагивая теоретических проблем обоснованности института строгой ответственности самого по себе, составители кодекса – и здесь, как видится, заключён один из недостатков кодекса – предпочли обойти их молчанием, смягчив до уровня, показавшегося приемлемым, нормы действующего права. В особенности это заметно относительно допущенной в § 213.6(1) М.Р.С. строгой ответственности в сексуальных посягательствах, где комментарий к кодексу так обосновал избранный подход: «Ответственность за сношение с ребёнком младше десяти лет не требует психического состояния относительно возраста ребёнка… Фокусирование на столь юном возрасте делает строгую ответственность приемлемой, поскольку ни одна заслуживающая доверия ошибка относительно возраста ребёнка фактически младше десяти лет не сделала бы поведение действующего сколь-нибудь менее ужасающим отклонением от социальных норм (курсив мой. – Г.Е.).… Конечно же, спорно и то, является ли норма строгой ответственности удовлетворительной даже при этих обстоятельствах… М.Р.С. достигает компромисса между традиционной нормой, не допускающей ошибки в нормах права о статутном изнасиловании, и общим направлением против преступлений строгой ответственности… Предположительно, строгая ответственность должна бы быть приемлемой за правонарушения, основанные на столь исключительной юности, и в любом случае любое предложенное изменение по этому вопросу натолкнулось бы на политическое сопротивление (курсив мой. – Г.Е.)».[773] И хотя, отражая дух практического компромисса, Герберт Л. Пакер вполне справедливо образно сказал, что «только фанатик мог бы желать большего»,[774] нельзя не отметить того, что фанатик-теоретик действительно мог бы и, даже сверх того, должен был бы желать большего в отношении столь противоречивого института, каким является строгая ответственность.
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    В исходном анализе приведённых положений можно вспомнить широко известное высказывание Герберта Уэкслера, одного из ведущих творцов кодекса, по которому последний предпринял «фронтальную атаку» на строгую ответственность.[770] Под этим подразумевается, что М.Р.С. с двойственных позиций подошёл к рассматриваемому институту: во-первых, он сохранил его сам по себе, но, во-вторых, вместе с тем изъял посягательства данного рода из категории преступлений, поименовав их нарушениями (violations), не влекущими правовых последствий, с которыми связывается осуждение за преступление.[771] Тем самым М.Р.С., с одной стороны, сохранил доктринальную нерушимость принципа mens rea по отношению к преступлениям, но, с другой, допустил исключения из него в случаях с противоправными нарушениями.

    Единственным отступлением от принципиальной позиции кодекса по отношению к строгой ответственности стала норма § 213.6(1) М.Р.С.: «Где бы в настоящей статье (статье 213, посвящённой сексуальным посягательствам. – Г.Е.) уголовная наказуемость поведения ни зависела от возраста ребёнка менее десяти лет, не является основанием защиты то, что действующий не знал о возрасте ребёнка или разумно верил, что ребёнок старше десяти лет…» Иными словами, не допуская здесь применения основания защиты в виде фактической ошибки относительно сопутствующего обстоятельства (т. е. возраста потерпевшего ребёнка в сексуальных преступлениях), кодекс тем самым изъял элемент виновности относительно этого обстоятельства, поскольку нерелевантность фактической ошибки, отрицающей элемент виновности, нельзя расценить иначе, как нерелевантность данного элемента виновности.
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    примечательно, как через посредство психологического понимания тяжкого убийства по правилу о фелонии суды некоторых штатов, воспринявшие агентскую теорию, не отказались и от теории непосредственной причины, ограниченно инкорпорировав в свою практику охватываемые ею так называемые случаи «щита» («shield» cases).[733] Под последними понимаются ситуации, связанные с причинением смерти лицу, используемому обвиняемым в качестве «щита» от пуль при совершении фелонии или бегстве после оного.[734] Соответственно, поскольку потерпевший гибнет от рук третьих лиц (прочих потерпевших, посторонних участников перестрелки или полицейских), вменить учиняющему фелонию такую смерть на основе доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии в рамках его агентской теории невозможно. Тем не менее, многие штаты, придерживаясь данной теории, как прямо,[735] так и obiter dictum [736] признали допустимым приложение к рассматриваемым случаям нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии, обосновывая это не просто предвидимостью рокового исхода, но даже предположительным наличием у обвиняемого самого по себе злого умысла относительно смерти потерпевшего. К примеру, в одном из первых техасских решений, связанном со случаем «щита» и часто цитируемом в судебной практике других штатов, суд решил, что обвиняемый, приведший «в движение силу, которая вызвала гибель пострадавшего… виновен (culpable) настолько же, как если бы он совершил деяние (имеется в виду причинил смерть. – Г.Е.) своими собственными руками».[737] Верховный Суд штата в Пенсильвании прямо признал лицо, использующее потерпевшего в качестве «щита», обладающим точно выраженным злым умыслом относительно его гибели,[738] а в Калифорнии счёл излишним даже прибегать к норме о тяжком убийстве по правилу о фелонии в данной ситуации, найдя, что «использование его (потерпевшего. – Г.Е.) в качестве щита даёт более чем достаточную основу для вывода о злом умысле» и для обоснования осуждения за, говоря условно, «обычное» тяжкое убийство с «обычным» злым предумышлением как противополагаемое тяжкому убийству по правилу о фелонии.[739]
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    При этом стоит отметить весьма распространённую ошибку, имеющую место тогда, когда цель превенции случайных убийств распространяется на теорию непосредственной причины, и, поскольку данная задача при применении последней в сравнении с тяжким убийством по правилу о фелонии в целом ещё более недостижима, делается вывод, согласно которому целью сдерживания теория непосредственной причины не поддерживается.[722] Правильный же подход, как видится, сводится к тому, что в преломлении теории непосредственной причины (да и всей доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии) единственным приемлемым аспектом цели превенции является предотвращение именно насильственных преступлений, причём предотвращение не просто посредством сведения их к ненасильственным, неопасным для жизни деяниям (как то иногда утверждается в судебной практике[723]), поскольку здесь, как было только что показано, превентивный механизм не срабатывает, а именно предотвращение потенциально насильственных, угрожающих гибелью человека фелоний в целом через удержание действующих от какой бы то ни было попытки совершения таких преступлений вообще угрозой вменения им всех последствий учинённого.[724] Только так понимаемая цель превенции и может быть достигнута при применении теории непосредственной причины в частности и доктрины в общем.[725]
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    Первое решение, вынесенное в 1947 г., касалось ответственности соучастников нападения с целью грабежа на бензоколонку за гибель служащего последней, который был убит в ходе перестрелки грабителей с собственником заправки.[704] Разрешая дело, Верховный Суд Пенсильвании счёл, что «если пуля, причинившая смерть, была выпущена не совершающим фелонию, а предполагавшимся потерпевшим в отражении нападения лица или лиц, совершающих фелонию», то последние могут быть осуждены за тяжкое убийство, поскольку смерть в такой ситуации была «прямым и почти неизбежным последствием… входившим или должным входить в ожидаемое ими (курсив мой. – Г.Е.)» развитие событий.[705]

    Два года спустя тот же самый суд разрешил иное дело, в котором офицер полиции, находившийся не при исполнении обязанностей, был убит другим офицером в ходе перестрелки, возникшей при задержании вооружённых грабителей.[706] В обоснование своего решения суд положил следующие соображения:

    «Тот, чьи действия по совершению фелонии стали непосредственной причиной смерти другого, является уголовно ответственным за такую смерть и должен дать ответ сообществу за это точно так же, как тот, кто стал по небрежности непосредственной причиной смерти другого, является граждански ответственным за такую смерть и должен возместить убытки за это (курсив оригинала. – Г.Е.)… Прохвост, который злоумышленно и с намерением учинить фелонию приводит в движение “цепь реакции” действий, опасных для человеческой жизни, должен считаться ответственным за естественные фатальные результаты таких действий.… Когда лица, претворяющие в жизнь план ограбления, сами вооружены годным огнестрельным оружием, они показывают тем самым, что они ожидают встречное насильственное сопротивление и что для преодоления его они готовы убить всякого, кто встанет на их пути (курсив мой. – Г.Е.)».[707]
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    «Политика общества жертвует индивидом для общего блага. Желательно, чтобы бремя для всех было равным, но ещё более желательно положить конец таким преступлениям, как грабёж и тяжкое убийство. Несомненно, истинно то, что существует множество ситуаций, в которых преступник не мог знать, что им нарушается право, но признать это как всеобщее извинение было бы поощрением незнания, в то время как законодатель решил заставить людей знать и подчиняться; справедливость же по отношению к индивиду обоснованно перевешивается более значимыми интересами на другой чаше весов».[651]

    В своей сущности изложенная точка зрения является отражением легальной философии либерального позитивизма, исповедовавшейся Оливером У. Холмсом-мл. Согласно последней, человек, не достигающий стандартов сообщества, может быть «принесён ему в жертву»,[652] а право, должное быть отделённым от морали, не зависит от моральных суждений индивидов о нём. При этом чтобы познать право, не просто необходимо, но и достаточно ознакомиться с его содержанием, а становление правопорядка, соответственно, зависит от правовой просвещённости населения. Как следствие, человек, ссылающийся на свою неосведомлённость, хотя и может быть морально непорицаем, не вправе, тем не менее, рассчитывать на какое-либо снисхождение со стороны общества.

    Бесспорно изысканная теоретичность такого подхода и предопределила то обстоятельство, что он остался лишь теорией, несовместимой, кроме того, с краеугольным принципом современного цивилизованного сообщества, согласно которому «человек… существует как цель сама по себе, а не только как средство для любого применения со стороны той или другой воли».[653] Да и вряд ли возможно рассматривать в качестве цели уголовного права в данном случае стимулирование знания о правовых предписаниях, поскольку это, в конечном счёте, подразумевало бы релевантность знания уголовного закона для целей наступления уголовной ответственности, т. е. противоречило бы исходному тезису о нерелевантности такого знания.[654]
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    Оценивая остиновский довод о процессуальной сложности доказывания реального незнания права, его едва ли можно счесть убедительным, на что обращалось внимание в литературе.[648] Спорный сам по себе в плане соответствия наличным возможностям судебного процесса, он выглядит ещё более дефектным с позиций абстрактных правовых принципов, по которым если «правосудие требует доказывания факта, то трудность, возникающая при этом, не является основанием для отказа от такой попытки»,[649] а интересы индивида в уголовно-правовой сфере не должны приноситься в жертву интересам сообщества без достаточных на то оснований, каковых, соответственно, нет и не может быть в данной ситуации, связанной с решением центрального вопроса о реальной личной виновности человека в субъективном плане.
  • Alexey Klimakovцитирует5 лет назад
    нерелевантность error juris как абсолютно необходимой нормы покоится не на якобы существующей возможной познаваемости права,[643] а исключительно на практических соображениях, заключающихся в нереальности получить в судебном процессе сколь-нибудь достоверное знание о подлинной осведомлённости или неосведомлённости лица относительно уголовно-правовых предписаний. Раскрывая свою мысль, Джон Остин указывал, что «была ли сторона в реальности неосведомлена о законе и была ли настолько неосведомлена о законе, что не имела предположения о его положениях, едва ли может быть определено какими-либо доказательствами, доступными другим».[644] Как следствие, «если бы незнание права было допущено как основание к оправданию, то суды оказались бы вовлечены в вопросы, которые едва ли было бы возможно разрешить и которые сделали бы впоследствии отправление правосудия невозможным».[645]

    Кроме того, по мнению Джона Остина, даже если вопрос об известности закона и был разрешим в судебном процессе, то неосуществимым бы являлся второй шаг в таковом анализе, т. е. было бы невозможно определить, проявил ли обвиняемый небрежность в своей неосведомлённости о правовых предписаниях, поскольку это обязывало бы суд «распутать его прежнюю историю и изучить всю его жизнь» для вынесения справедливого решения.[646] Знал ли Джон Остин либо же нет, но за более чем двести лет до него схожие соображения высказывались английским историком и правоведом Джоном Селденом (1584–1654 гг.). В одной из своих работ, впервые опубликованной, правда, только в 1689 г., последний, обсуждая вопрос об error juris, отмечал следующее: «Незнание закона не извиняет человека; не потому что все люди знают закон, но потому что такое извинение каждый человек выдвигал бы в суде, и никто не мог бы сказать, как изобличить его (курсив мой. – Г.Е.)». [647]
fb2epub
Перетащите файлы сюда, не более 5 за один раз