Марсель Дюшан

«юмор – это чуткость к относительности вещей; это постоянная критика того, что кажется нам достоверным; это дверь к новым возможностям, без которой немыслим интеллектуальный прогресс»[287]

Стиглиц первым сфотографировал реди-мейд Дюшана «Фонтан» – на пьедестале, перед картиной, словно доказывая, что писсуар является искусством не в меньшей степени, чем его «фон».

искусство – это «дело рук» разума и прежде всего вопрос отношения, духа и свободы от установленных правил[111]

метод доказывал, что автору не обязательно находиться рядом в момент создания: все, что нужно, – это подготовленное «руководство пользователя». Это положение Дюшан сформулировал в 1963 году: «Реди-мейд – это произведение искусства, не нуждающееся в художнике для своего создания»

Первоначальный замысел реди-мейдов Дюшана был связан с его стремлением к «абсолютной анестезии» в отношении «хорошего» и «плохого» вкуса. Он методично пытался дисквалифицировать эстетические суждения, используя «введение в заблуждение» в качестве демистифицирующего художественного принципа. При этом все его объекты, ни один из которых не демонстрирует какого-либо очевидного участия художника, выдержали проверку временем длиною в век. Однако на самом деле вмешательство Дюшана было более весомым, чем признавал он сам: во-первых, оно выражалось в подписи, которая, по его замыслу, переносила «сознание зрителя в другие, более словесные области»[88]. Главным образом он хотел избавиться от дескриптивной функции названия, что продемонстрировал реди-мейдом 1916 года – собачьей расческой с абсурдной надписью: «Три-четыре капли возвышенности ничего не смогут поделать с дикостью» (Trois ou quatre gouttes de hauteur n’ont rien à faire avec la sauvagerie)[89]. Во-вторых, он совершенно по-новому располагал свои объекты, сумев предвидеть главные векторы современной скульптуры: отказ от пьедестала, объема и благородных материалов в пользу исследования масштабных соотношений.

Дюшан всегда был скептически настроен к оккультным наукам и паранормальным явлениям вроде гипноза или проявления бессмертных призраков на фотографиях

Необходимый в шахматах отточенный интеллект, страсть к игре и соревнованию, а главное, восприятие мира сквозь фильтр относительности, материализованный в черно-белых клетках игровой доски, – все это соответствовало дюшановскому складу ума и давало ему постоянную пищу для поиска смыслов. Строгая регламентированность игры, концентрация и беспристрастность, необходимые для того, чтобы соперничать с сильными противниками, помогли выковать тот фирменный дюшановский темперамент, который его друзья и историки справедливо связывали с алхимией, эзотеризмом и дзен-буддизмом.

В 1951 году Дюшан пошел еще дальше, удивив своих друзей и поклонников «обрядом» принятия в свой круг Мишеля Сануйе, профессора из Торонто, написавшего докторскую диссертацию по дадаизму. Когда Сануйе пришел в нью-йоркскую мастерскую Дюшана в центре города, хозяин попросил его немного подождать, пока он закончит партию. Молодой историк искусства, ставший впоследствии другом Дюшана, согласился, но каково же было его удивление, когда он обнаружил, что вторым игроком была обнаженная женщина. Он оценил дерзость дюшановского жеста и то, что такое Дада-приветствие было истинным знаком дружбы и уважения. В 1963 году Дюшан повторил этот перформанс в Пасадене на открытии своей первой ретроспективной выставки.

Вплоть до 1939 года Дюшан, охотно выступавший в качестве автора и издателя, вел шахматную рубрику в газете Луи Арагона Ce Soir.

Дюшан оказал на меня большое влияние. Он научил меня использовать окружение. Всё уже здесь. Художнику остается реорганизовать вещи, связать их вместе, как бы создав тем самым новое химическое соединение.