В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине

Далее он писал: «Почти все руководители страны за немногими исключениями разделяют мировоззрение, которое не понять ни вам, ни мне. Некоторые из них — явные психопаты, и в нормальных обстоятельствах они лечились бы в клинике».

— Поздравляю, моя благородная, утонченная маленькая Марта! Я тоже принадлежу к древнему роду, он еще древнее вашего. Я — прямой потомок неандертальцев. Что касается чистоты крови, то у меня с этим все в порядке: я — чистокровный человек.

жена Лиллиан позже вспоминала, с какой грустью покидала Берлин. «Нигде у меня не было таких замечательных друзей, как в Германии, — писала она. — Сегодня, оглядываясь назад, на эту страну, мне кажется, что она была как человек, постепенно сходивший с ума и начинавший вытворять ужасные вещи, и любящим его людям было больно видеть это»

Человечеству грозит серьезная опасность, а демократические государства, судя по всему, не знают, что предпринять. Если они и дальше будут бездействовать, западная цивилизация, а также свобода вероисповедания, свобода личности и свобода предпринимательства окажутся под страшной угрозой»

Помогли мне и другие книги, посвященные заинтересовавшим меня отдельным вопросам, и в первую очередь «Сопротивление Гитлеру: Милдред Харнак и Красная капелла» Шарин Бризак; «Заколдованный лес» специалистов по истории КГБ Аллена Вайнштейна и Александра Васильева; «Шпионы: Взлет и падение КГБ в Америке» Александра Васильева, Джона Хейнса и Харви Клера.

Джордж Мессерсмит, который к тому времени вернулся из Вены в Вашингтон, где занял должность помощника госсекретаря, в своих неопубликованных мемуарах писал, что, по его мнению, в мозгу Додда происходили какие-то органические изменения, ведущие к ослаблению умственных способностей. Письма Додда становились путаными, а почерк настолько неразборчивым, что другие сотрудники ведомства передавали их Мессерсмиту для «расшифровки». При этом Додд все чаще писал от руки, так как все меньше доверял стенографисткам. «Было очевидно: с Доддом что-то не так, — писал Мессерсмит. — Он страдал какой-то формой ментальной деменции» [17].

Причиной этого, полагал Мессерсмит, стала неспособность Додда приспособиться к гитлеровскому режиму. Насилие, патологически упорное стремление к войне, безжалостное обращение с евреями — все это вызвало у посла «сильнейшую депрессию», писал Мессерсмит. Похоже, Додд никак не мог смириться с тем, что все это возможно в той самой Германии, которую он когда-то, будучи молодым лейпцигским студентом, так хорошо знал и любил.

На съезде партии, состоявшемся в Нюрнберге в сентябре 1936 г. (Додд не присутствовал на нем), Гитлер почти довел собравшихся до истерики. «То, что вы обрели меня <…> среди многих миллионов людей, — чудо нашего времени! — вопил он. — А то, что я обрел вас, — настоящая удача для Германии!» [7]

Он писал: «Как это унизительно — пожимать руки людям, о которых известно, что они убийцы, и которые сами в этом признаются» [1]. Он был одним из немногих американских правительственных чиновников, предупреждавших об истинных намерениях и амбициях Гитлера и опасности изоляционистской политики Соединенных Штатов. В письме госсекретарю Халлу от 30 августа 1934 г. он указывал: «В Германии наблюдается невиданная сплоченность граждан, страна лихорадочно вооружается, военную подготовку проходят 1,5 млн человек, и всем им каждый день внушают, что континентальная Европа должна быть подчинена им». «Полагаю, мы должны отказаться от нашего так называемого изоляционизма», — заключал посол [2]. Дугласу Макартуру, начальнику штаба армии США, Додд писал: «На мой взгляд, власти Германии готовятся к великой войне на континенте. Тому есть масса свидетельств. Это лишь вопрос времени» [3].

Германия приняла все это безропотно, что сильно встревожило Виктора Клемперера, уже знакомого нам филолога еврейского происхождения. Он тоже вначале надеялся, что кровавая чистка уж во всяком случае побудит армию вмешаться и отстранить Гитлера от власти. Но этого не случилось. А теперь произошло новое возмутительное событие. «Люди почти не заметили этого сокрушительного coup d’etat [120], — писал он в дневнике. — Все происходит тихо, исподволь, заглушается дифирамбами умершему Гинденбургу. И готов поклясться: миллионы людей совершенно не понимают, насколько чудовищные вещи сейчас творятся» [15].

Британский посол ближе других подошел к пониманию истинного смысла сигнала, посылаемого чисткой, жертвой которой стали и Рём, и многие другие, — смысла, который ускользал от всего мира. Убийства продемонстрировали (причем так, что сигнал невозможно было проигнорировать), как далеко готов зайти Гитлер, чтобы удержаться у власти. Но тем не менее внешние наблюдатели предпочли ошибочно сводить причины этого акта насилия к обычной борьбе за влияние, считая этот акт чем-то вроде «кровавых гангстерских разборок, таким как бойня, устроенная Аль Капоне в День святого Валентина [119]», как выразился историк Ян Кершоу. Он также писал: «По-прежнему считалось, что Гитлер — ответственный государственный деятель, с которым можно строить дипломатические отношения. В последующие годы сторонники этой точки зрения получат горький урок: они убедятся в том, что Гитлер, действовавший от имени Германии на международной арене, и Гитлер, проявивший нечеловеческую жестокость и цинизм 30 июня 1934 г.» — один и тот же человек [11]. Рудольф Дильс в своих мемуарах признавал, что вначале и от него ускользал смысл происходящих событий: «Я <…> понятия не имел, что этот час, когда сверкнула молния, предвещал грозу, мощнейшую бурю, под напором которой обрушатся прогнившие дамбы европейских систем и воспламенится весь мир, а ведь истинный смысл событий 30 июня 1934 г. на самом деле был именно таков» [12].