объясни мне, какие кнопки нажимать, а какие не нажимать, чтобы была музыка? Чтобы, как бы ты ни шлепал по кнопкам, чтобы все мелодично, как у Круга, получалось. А он мне: «Не, так нельзя, сольфеджио, хуеджио». Я говорю, стоп, дед, ты мне, кнопки покажи. Какие кнопки жать. Чтобы мелодично. Чтобы то, что наболело или когда баба бросит — чтобы в музыку сразу. Он говорит, учиться надо, десять лет, хуе-мое. Я говорю, какие, на хуй, десять лет. Ты мне три кнопки покажи, ну или пять. Мне больше не надо. Но чтобы работало, понимаешь? Что ты, как немец, блядь? А сам думаю, — научусь: вот когда хуево будет на душе, когда пизды дадут или когда баба ушла. Или когда как с этой. Из Октябрьского. Ну, вы понимаете. Ну, пианино заберу у него, дома поставлю. И буду эти кнопки жать. Ну, с душой так. С отдачей. И тогда — не так хуево, понимаете? Вроде было хуево, а оно все — в музыку. В звуки. А он, еврей этот, говорит: «Невозможно»! Слышите, пацаны? Не-во-зможно! Либо десять лет учись, либо иди на хуй. И вот музыка эта, которая когда хуево, — она в тебе и все. В тебе, пацаны. И все! И никому больше не слышна. Такие дела.