Франциск Ассизский

Вся тварь покорилась суете (рабства-смерти) не добровольно, но по воле покорившего ее (Рим. 8, 20)

Здесь геометрия становится уже религией, — может быть, тою геометрией Божественного зодчества, по которой строятся миры; и восходящая лестница наших измерений геометрических становится лестницей все бóльших

– Братья, братья мои! сам Господь открыл пути свои мне и тем, кто идет за мной… Не говорите же мне ни о каких уставах, – ни св. Бенедикта, ни св. Августина, ни св. Бернарда, и ни о каком пути, кроме этого, открытого мне самим Господом, ибо хочет от ме

меня Господь одного, – чтобы я был величайшим в мире безумцем, и нет мне иного пути, кроме этого… Вас же всех, ученых и умных, да посрамит и покарает Господь![175]

светит и тьма не объяла Его“.

Мóя руки, старался не насту

пать на падавшие капли – слезы «Сестры нашей, Воды». – «С трепетным благоговением наступал иногда на камни, потому что „Христос есть Камень“, по слову Павла (1 Кор. 10, 4). „Не позволял рубить в лесу деревьев до корня“, потому что всякое дерево – символ того, на котором был распят Сын Божий. Сам не любил гасить никакого огня – ни очагов, ни свечей, ни лампад, ни факелов; не любил и того, чтоб их другие гасили при нем, потому что во всяком свете видел символ того Изначального, что „во тьме

Любовь, что движет солнце и другие звезды

В этом противоборстве души и тела, если довести его до конца, – та же и у Франциска, как у Августина, «манихейская двойственность». Оба они, вопреки всей своей бесконечной противоположности, одинаково распяты: на кресте мысли – Августин; на кресте чувства – Франциск.

не жить, а быть