Ольга Славникова

2017

Сообщить о появлении
Загрузите файл EPUB или FB2 на Букмейт — и начинайте читать книгу бесплатно. Как загрузить книгу?
  • Татьяна Лазаревацитирует9 лет назад
    Почему нельзя быть богатым просто для себя? Так нет: банки, проценты, акции-облигации, контрольные пакеты, службы безопасности, костюмы с галстуками и белыми рубашками… Политикам отстегивай на выборы! Будто тебя с твоими деньгами втягивает что-то и крутит… Не понимаю я этого и не люблю.
  • Антон Смертинцитирует9 лет назад
    Только это никому сейчас не интересно. Ничего не происходит – и не должно происходить. И даже новости по телевизору, в газетах – для того, чтобы не было новостей. Поток информации смывает все, что может иметь хоть какое-то значение
  • Дарина Дергачевацитирует4 года назад
    Каменная Девка, она же Хозяйка Горы, вовсе не похожа на красивую артистку в синих накладных ресницах и в зеленом кокошнике,
  • Дарина Дергачевацитирует4 года назад
    . В мечтах Крылову рисовались большие деньги – такие большие, что срок их действия простирался далеко за пределы жизни, помещая обладателя в своего рода обеспеченную вечность.
  • Лена Савинацитирует4 года назад
    она бывала немного замороженная, как бы позавчерашняя; чтобы дать ей достичь сегодняшнего дня, требовалось буквально будить ее длинное тело, вручную разгонять кровоток под стянувшейся кожей
  • Лена Савинацитирует4 года назад
    Но голод был не пищевого свойства: стоило желудку наполниться и отяжелеть, как сердце, сжимаясь, заявляло о своей пустоте.
  • Антон Смертинцитирует9 лет назад
    Должно быть, все каким-то образом ощутили неистинность мира; помощь ближнему в его ненастоящих страданиях сделалась бессмысленна. Образовалась некая новая культура, обладавшая внутренним единством, – культура копии при отсутствии подлинника, регламентированная сотнями ограничений, прописанных в Законе о защите прав потребителей
  • Антон Смертинцитирует9 лет назад
    Тем временем власти, мало что понявшие, продолжали государственно поощрять краеведов и народные коллективы. Прогресс они увидели в том, чтобы воссоединить сценического мужика-хориста с подобающим ему условным православием. Боевитый тенор в шелковой косоворотке и правда был недостоверен – слишком походил на комсомольца; перенос сакральных смыслов с фабрики на храм правильнее обустроил его нарядный, весь в георгинах и рябинах, искусственный мир
  • Diana Shamsцитирует10 лет назад
    ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

    Первым порывом Крылова было немедленно звонить Тамаре на мобильный, вероятно, оставшийся на время эфира где-то в гримерке. Много раз он собирался с духом и подступал к нахмуренному, словно глядящему исподлобья телефону – но на третьей или четвертой цифре набора волнение становилось нестерпимым, и он, проклиная себя, хлопал трубку на рычаги. Ему мерещилось, будто Тамара может по телефону схватить его за руку. Он крутился возле старого желтого аппарата, будто медведь возле злобного и лакомого улья. Наконец, настучав на стертых кнопках родной, как собственная дата рождения, восьмизначный номер, он выслушал любезное сообщение, что абонент недоступен.
    И на следующий день, и на другой все известные Крылову номера оказывались либо отключенными, либо отвечали бесконечно длинными гудками. Между ним и Тамарой вдруг возникла стена телефонной немоты, словно сделанная из непробиваемого и упругого стекла: при каждой попытке пробиться Крылов ощущал ее тугую силу, ответную вибрацию враждебного пространства. Лишь однажды офисный мобильник, обычно находившийся при Тамарином шофере, отозвался харкающим голосом Кузьмича, бывшего владельца фирмы «Гранит». Даже ему Крылов обрадовался, будто родному. Только Кузьмич не был склонен к долгим беседам. Он надсаживался, перекрикивая гул и вжиканье какого-то шоссе, и временами пропадал, точно срезанный бензопилой.
    – Нашу-то, видал, закрыть хотят! Дело уголовное завели! Ты сюда больше не звони давай, нечего тут тебе названивать, бывшему! – С этими словами Кузьмич отключился и канул туда же, куда провалились все сотрудники и обслуга Тамары, вся ее деловая машина, еще недавно превосходно работавшая, а теперь рассыпанная на мелкие части.
    По утрам Крылов скупал газеты, чего давненько не делал из естественной брезгливости к испачканной бумаге. Теперь он рылся в пестрых толщах с единственной целью: отыскать информацию о Тамаре и что-то вычитать в сереньком пространстве между слепеньких строк. Вконец одичавший «Рифейский комсомолец», состоявший из одних картинок и оттого похожий на ворох тряпичных лоскутьев, дал целую полосу, посвященную отношениям Тамары и Дымова, причем лица у всех персонажей были колбасного цвета. Более культурные «Губернские ведомости» поместили комментарии юриста и эколога: выходило, что благосостояние Тамары зиждется буквально на беде всего Рифейского края и в действиях ее имеются составы многих преступлений, включая нанесение увечий средней тяжести, поскольку телекомментатор Дымов получил в прямом эфире сотрясение мозга. Много было еще зловещего, мутного, тревожного. Бойкие перья писали про «цианидную осень» в рифейском Приполярье, про мумифицированные деревья и массовую гибель рыбы, плавающей в водоемах, как разбухшие окурки. Писали про якобы виденные егерями трупы туристов, у которых слизистые были как гнилые помидоры, что явно свидетельствовало об отравлении цианидами. Все это напрямую связывалось с Тамарой Крыловой, «Госпожой Смертью»: журналисты не опасались исков и перли напролом, из чего Крылов заключал, что им была дана команда из весьма высоких, практически недосягаемых сфер.
    К высочайше санкционированной травле присоединялись все, кто только мог. В «Рифейском наблюдателе» – склочном таблоиде, пересыпанном зернью опечаток, – появилось между прочим полосное интервью с бывшим владельцем «Гранита». Там добрейший Кузьмич, показанный на фото с разведенными руками и разинутым ртом, похожим на дупло, душевно делился подробностями, как у него отнимали взлелеянную, насквозь традиционную и очень законопослушную похоронную фирму. При этом про «Купол» нигде не было ни слова. Должно быть, организаторы кампании все-таки боялись неопровержимой истины, каким-то образом заключенной в немом и бесконечном сооружении, созданном в стороне от привычных путей человеческой архитектурной мысли – и словно безо всякой мысли о живом человеке. Но скорее всего, главная причина газетного молчания заключалась в страхе предполагаемых клиентов «Купола» вновь почувствовать себя не просто мертвыми, а коллективно мертвыми. Крылов предполагал, что неприязнь друг к другу, возникшая на памятном собрании в Тамарином офисе, через какое-то время даст свои плоды. Рифейская элита развалится просто потому, что страшно будет оставаться вместе – и может быть, что все финансовые, политические, криминальные связи, делавшие этих персонажей буквально семьей, в какой-то яркий миг покажутся каждому из них ничтожными перед лицом небытия.
    Мистическое чувство всякого рифейца, что все, происходящее с лесами, водами, зверьем, имеет отношение лично к нему, у Крылова как-то притупилось. Сказать по правде, сейчас ему было плевать и на экологическую катастрофу, и на сомнительное происхождение Тамариного бизнеса. Ему хотелось одного: поговорить с Тамарой полчаса, убедиться, что она не пала духом и знает, что делать. Ее раздражающее отсутствие было особенно болезненно на фоне мыслей о пропавшей Тане, точно женщины сговорились устроить Крылову персональный ад. От Анфилогова до сих пор не было вестей. Крылов старался не думать о том, что экспедиция профессора направилась как раз туда, где, по заверениям газетенок, все живое дохло и сохло на корню. Наверняка реальная опасность была гораздо меньше, если существовала вообще. Но в судьбе Крылова работала дурная логика распада: не отвечали телефоны бывшей жены, молчал мобильник работодателя, все люди исчезали куда-то – и по этой логике он мог никогда не дождаться профессора, не задать ему нескольких важных вопросов. Впрочем, профессор умел не отвечать – а вернее, умел устроиться так, чтобы люди не знали, как его спросить. Крылов, бормоча себе под нос, тоже не находил формулировки, которая вынуждала бы профессора поделиться информацией. «Василий Петрович, не дадите мне телефон той беленькой девушки, что была на вокзале, она случайно забыла у меня какие-то ключи?» – «Не беспокойтесь, друг мой, бросайте ключи сюда, на днях передам». Или: «Профессор, мы с вашей женой встречались два месяца, мы любим друг друга, но так получилось, что она не оставила мне телефона». – «Но, дорогой мой, как же я могу дать вам номер, если она сама этого не сделала?»
    Все исчезало куда-то, даже соседи, долбившие снаружи убежище Крылова, словно повымерли, и в сыром подъезде было настолько тихо, что звуки шагов, даже если лезешь всего лишь на четвертый, поднимались сами собой до самых верхних этажей. Выбираясь из дома, вдыхая тонкий и холодный запах начинающейся осени (пахло, как всегда, белым вином от умирающих листьев и сладким кагором от роскошных фруктовых прилавков, похожих на распродажи оперных костюмерных), Крылов ощущал вокруг странную неотзывчивость пространства. Эта неотзывчивость давала понять, что Тамарины профессионалы продолжали опекать Крылова до самого последнего момента – а вот теперь ушли, и сделалось пусто, свободно. Население города словно уменьшилось вдвое. Прибавилось разве что милиции, переодетой по случаю всеобщего милитаристского маскарада в новую сизую форму, перекрещенную белыми ремнями, и в головные уборы, похожие на шляпные коробки с кокардой и козырьком. Чем больше было стражей правопорядка, тем они становились мельче и тщедушней – словно из одного милиционера делали двух. Тем не менее эти малыши, у которых из-под ремней великоватая форма вылезала мятыми пузырями, были вездесущи, будто воробьи, и весьма свирепо проверяли документы у лиц, носивших поддельное обмундирование либо имевших при себе объемные сумки.
    Брошенный, всеми забытый, никому, кроме старого Фарида, не нужный, Крылов имел теперь единственное стоящее занятие: дежурить у логова соглядатая. Он и дежурил, приспособившись сидеть на старом, похожем на граммофон с пластинкой, громаднейшем пне, время от времени стряхивая с джинсов настырных муравьев. Он не поверил глазам, когда Завалихин Виктор Матвеевич собственной персоной выбрался на подлеченные цементом руины крыльца. Он пополнел и был бледен грибной сероватой бледностью. Он был одет в какую-то детскую курточку с пуговичками и погончиками, очень ему короткую; на круглой голове шпиона лежала кожаным блином кепка-семиклинка. По бледности его Крылов догадался, что шпион все время сидел внутри, за этими сизыми стеклами и выгоревшей шторой цвета глины, ни разу не шевельнувшейся. Теперь уголовник по-хозяйски щурился на бледное солнце, будто на лично им вкрученную и исправно загоревшуюся лампочку.
    Крылов усилием воли остался на месте. Нельзя было позволить Виктору Матвеевичу снова юркнуть в логово, где его безопасность гарантировали трущобная мадонна с кислым младенцем. Одновременно нельзя было допустить, чтобы соглядатай опять уехал на своей «японке», чью проржавелую плоскую задницу Крылов засек неподалеку, на кое-как охраняемой, рваной сеткой огороженной стоянке. К счастью, шпион не выказал намерения садиться за руль. Неторопливо, хлопая себя ладонями по толстым коленям, он стал подниматься к шоссе, направляясь по скрипучей гравийной тропинке к автобусной остановке. Посвистывая носом, он прошел буквально в метре от застывшего Крылова, которому казалось, что скрывающие его черемуховые листья, уже слегка бумажные и ненадежно прикрепленные, предательски шевелятся от его стесненного дыхания. На круглой спине соглядатая, на ворсе курточки, похожем на кабанью щетинку, Крылов увидал следы чего-то присохшего – быть может, светлой масляной краски. Подождав еще немного, пропустив медлительную бабку с рваной пластиковой сумкой, шумно перетиравшую гравий плоскими ботами, Крылов осторожно двинулся вслед за своим мучителем, прикидывая, как будет правильнее к нему подступиться.
    Он едва успел пролезть в зашипевшие двери автобуса, который тут же отвалил от остановки со своим многоголовым спрессованным грузом. Соглядатай хватко перебирался по поручням, будто паук по лично им сплетенной паутине; на лапе его, далеко торчавшей из волосатого рукава, красовался перстень с сердоликовым кабошоном, похожим на бородавку. Автобус, перетряхивая пассажиров, скакал галопом в сторону центра, и Крылов, боясь упустить неприятеля, маячившего ближе к передней площадке, держался у самого выхода, представлявшего собой на остановках что-то вроде пролома в корпусе подводной лодки. Он пока оставался незамеченным, и это самопроизвольно порождало воспоминания: Таня у пыльного, налитого солнцем автобусного окошка, смотрит вовне, на одинаковые блочные дома, постаравшиеся встать неодинаково, не имеющие отношения к сегодняшнему их свиданию, и на шее у нее плавится огнем прилипшая цепочка. По логике дежа-вю, Крылов ощущал себя в этом прытком автобусе будто в мире соглядатая – в душном окружении его друзей и родственников. Внезапно шпион извернулся всем коротеньким телом и буквально вывалился из автобусных дверей на тротуар. Крылов с секундной задержкой проделал тот же маневр и, пробив упругую человеческую пробку, вытащив с собой большую, словно надувную женщину в пластмассовой панаме, явно собиравшуюся войти, задышал холодным, острым воздухом свободы. Между тем кепка негодяя уже мелькала вдалеке коричневым пятном. Преодолевая головокружение, Крылов на ломких, странными углами встававших ногах устремился за ним.
    Теперь город казался Крылову перенаселенным – словно вернулись все исчезнувшие жители и к ним еще прибавилось миллиона полтора. На каждом шагу он налетал на прохожих, точно бился о встречные волны безликой и мутной стихии, стараясь не упустить из виду юркую коричневую крапинку. Иногда удары о встречных были настолько сильны, что у Крылова едва не отламывалась голова, в которой, будто в яйце, шевелился тяжелый птенец. Стихия становилась все плотней, все агрессивней. Вслед Крылову неслись возмущенные крики и нелестные словечки, раз под ногами заскакали, словно размножаясь среди острых туфель и бледных, как рыбины, летних ботинок, рассыпанные яблоки.
    Шпион не давал Крылову передышки. Внезапно он исчез, словно провалился под землю. Крылов пробежал вперед на сотню метров, растерянно вернулся, кружась и переступая, словно исполняя танго без партнерши. Он был погружен в глубокую стеклянную тень зеркальных башен Экономического центра, по которым, словно фильм по гигантским плазменным экранам, проходили отражения многоэтажных облаков. В сквозном бесконечном пространстве витрин тропическими бабочками горели дамские платья; внезапно у самых ног гладко расстилались, унося наверх и вниз похожие на ноты неподвижные фигуры, бесшумные эскалаторы; скользили, обвитые зеленоватыми водными каскадами, прозрачные лифты. Невозможно было понять, стоишь ты в витрине, в пассаже или под открытым небом; только лужи на розовой плитке да сырая полоса застиранной травы давали Крылову почувствовать, что он еще не втянут в сквозные аквариумы, где люди, казалось, проходят сквозь стены. Впервые в жизни прозрачность показалась ему враждебной. Если даже соглядатай утратил свою способность ускользать в пустые складки воздуха, лучшего места, чтобы исчезнуть, было не найти.
    ***
    Неподалеку белели в стеклянистом сумраке легкие столики летнего кафе. Крылов упал за крайний, пошатнувшийся под локтем. Птенец в тяжелой голове долбил затылок, собираясь пробить костяную скорлупу. Сразу перед Крыловым возникла официантка в отглаженной теннисной юбочке, высоко открывавшей длинные бронзовые бедра, с ракеткой под мышкой. Цены в меню, украшенном снимками Уимблдона и Кубка Кремля, показались Крылову запредельными; гуляя с Таней, он никогда с таким не сталкивался.
    – Вы можете сами взять еду и выпивку в баре, там подешевле, – сочувственно сказала девушка, видя замешательство клиента.
    Она была симпатичная, с облупленным вздернутым носиком и темными веснушками, похожими на подтаявшие крошки шоколада. Крылов догадался, что нравится ей, несмотря на свою поношенную одежду с отвислыми карманами, явно пустыми. Такое с ним случалось часто до встречи с Таней, и порой бывало, что такие случайные девушки с плачущими глазами дарили Крылову несколько праздничных недель. Но теперь мускулистая красота загорелой спортсменки была ему так же чужда, как красота породистой лошади. Невольно повинуясь взмаху ее золотистой руки, он через силу повернулся к бару и тут же вскочил с повалившегося стула.
    Соглядатай как ни в чем не бывало мелкими шажками отходил от стойки, держа перед собой мягкий от тяжести одноразовый стаканище красного вина и шепотом уговаривая жидкость не шевелиться. Пробежавшись словно по туго натянутой ткани, Крылов настиг негодяя со спины и с наслаждением ухватил за толстое предплечье. Полпорции плеснуло подлецу на рыжие ботинки. Соглядатай прянул и каким-то внутренним усилием сделался вдвое тяжелей, упершись ногами во весь земной покачнувшийся шар.
    – В чем дело, я не понимаю. – Глаза его, налитые кровью, косили за плечо, за складку жира между воротом и кепкой. – А, господин Крылов! Вы еще живы, какая приятная новость!
    – Тема есть к тебе, урод, – тихо проговорил Крылов в его горячее, будто ватрушка с повидлом, нечистое ухо. Оттого, что он задыхался, получилось слишком тихо, и Крылов добавил погромче, с ненавистью: – Дернешься – убью.
    – Да ладно, чего ты сегодня резкий такой! – тонким голосом запротестовал соглядатай. – Присядем давай, присядем и перетрем. Так ведь говорили, когда ты тырил товар на «Восточном»? А теперь говорят: «перепушим». И не «тема», а «пойнт». Ближе надо быть к простому народу!
    – Стой на месте, ты, филолог. – Крылов опять увидел на лопатке у соглядатая присохшую дрянь, словно кто пытался нарисовать дерьмом ангельское крылышко. Пятно раздражало нестерпимо, и Крылов принялся сладострастно драть его ногтями. Негодяй кряхтел и жмурился, куртка на его спине превращалась в шерсть и дым. На них уже смотрели; курносая официантка что-то испуганно возражала юному румяному секьюрити, который озабоченно, двумя руками, приглаживал зализанные волосы, готовясь к выступлению.
    – Может, ты, дорогой, и ботиночки мне почистишь? – невинно попросил шпион, выставляя вперед одну за другой короткие ножки в рыжих треснутых опорках, на которых пятна от вина напоминали сырую печень. Одна помятая брючина тоже была залита от самого колена. Сокрушенно цокая языком, шпион щепотками приподнял брюки, и этот дамский жест открыл похожие на кухонные тряпки неприличные носки. Свойство шпиона вызывать в руках чесотку было неистребимо, и Крылов, не сдержавшись, легонько дал ему ребром ладони по желтоватой шее, оказавшейся какой-то нечувствительной, вроде диванного валика.
    Юный секьюрити, залившись румянцем до корней волос, склеенных гелем в плоские сухие ленточки, нерешительно двинулся вперед.
    – Все в порядке, все в порядке! – закричал шпион, останавливая охранника на полпути. – Это мой приятель! А что он убить меня грозится, так это он шутит! Это у него шутки такие! Между прочим, Крылов его фамилия, – хвастливо добавил негодяй, приобнимая Крылова за талию. – Супруг той самой госпожи Тамары Крыловой, про которую пишут в газетах!
    Сообщение подлеца вызвало оживление за белыми столиками. На странную парочку стали оборачиваться хорошо одетые посетители, оставляя свое вино и мерцающие, будто стайки моли, голографические игрушки.
    Несмотря на то что чтение газет давно считалось простонародным делом, эти люди явно были в курсе, видимо черпая информацию из более технологичных и респектабельных источников. Некто кудрявый, с прической как букет из мелких желтых розочек и с носом в виде карандашика, поспешно менял насадки на трубе профессиональной фотокамеры. Мягко прошелестело, белая вспышка облила Крылова, как холодная вода из шланга. Шпион, довольный, запоздало приосанился, приподнимая свой испачканный стакан за здоровье присутствующих.
    – Сетевой журнал «Рифейские иллюстрации»! Еще один снимок, пожалуйста! – Кудрявый теперь выцеливал Крылова снизу, перекатываясь с коленки на коленку, весь обтянутый узеньким костюмом в серебристую полоску.
    – Не надо! Уберите! – Крылов загородился локтем, и охранник, почтительно кивнув, стал наступать на репортера с широко раскрытыми руками, будто пытался поймать курицу.
    – Вы знали о преступлениях вашей жены?! Как вы относитесь к ее любовной связи с Митей Дымовым?! Правда ли, что госпожа Крылова консервировала покойных для будущих воскрешений?! – выкрикивал теснимый репортер, напрыгивая на секьюрити и высоко поднимая камеру, которая клекотала и вспыхивала у него в руках, будто сумасшедшая.
    – А интересные вопросы, между прочим, – заметил соглядатай, бочком, с видом бедного родственника, присаживаясь на свободный стульчик. – Я бы вот почитал такую статейку! Ну чего ты, садись тоже, или сразу бить будешь? Дай хоть допить, что осталось, а потом уж и бей!
    Крылов, потоптавшись, уселся напротив. Он видел, что репортер наконец счел за благо юркнуть в горбатый маленький автомобильчик и, вильнув с парковки, повез свой прометеев огонь в родную редакцию. Негодяй, прихлебывая винцо, красившее его широкий рот в сургучный цвет, с деланным испугом посматривал на Крылова, белки его глумливых глаз были розовые, будто вареные креветки. Что-то подсказывало, что за его поддельным клоунским страхом прячется страх настоящий – вот бы вытащить его на свет.
    – Что же тебе надо от меня, убогого? – проговорил соглядатай, печально вздыхая. – Ух ты, какая хорошая! – это относилось к спортивной официантке, которая молча поставила перед Крыловым чистую мокрую пепельницу, в которую было словно наплакано слез.
    На славном личике официантки огорчение боролось со жгучим любопытством, отчего ее серые, джинсового цвета, светленькие глазки и правда были на мокром месте. Крылов догадывался, что она, поглядывая на него из-под слипшихся ресниц, думает о Тамаре, о платьях Тамары, об интригующей славе Тамары. И эта девушка была как та субтильная бомжиха, что малевала обвисшее личико перед зеркалом Тамариного «порше». Крылов в который раз подумал, что Тамара действует на женщин магнетически, словно играет для них на каком-то незримом инструменте.
    – Эй, а ты ей нравишься! – хихикнул негодяй, налегая грудью на покачнувшийся столик. – Везет же некоторым: и жена богатая, как кошка влюбленная, и девок полно! И чего они только находят в тебе, немытом-небритом? Эх, мне б такие удовольствия…
    Соглядатай сладко зажмурился, и Крылов обратил внимание, что перед выходом из дому неприятель тщательно побрился, сбрил, должно быть, дикую бородку. К тому же подлец благоухал ядовитым одеколоном, будто свежераздавленное насекомое.
    – Как здоровье дорогого дядюшки? – вежливо осведомился Крылов, вместо того чтобы врезать по бледной лоснящейся морде, на которой запекся побеспокоенный бритьем раздражительный прыщик.
    Неожиданно вопрос попал в какую-то болевую точку. Лоснящаяся морда испытала несколько мгновенных перемен одной нездоровой бледности на другую, и страх, настоящий, а не наигранный, заплясал на кончиках его тупых и твердых пальцев, мелко дрожавших на столе.
    – Дядюшка временно в отпуске! – взвинченно сообщил соглядатай. – А как же! Он мне про тебя много рассказывал… Гений, говорил! Один такой! Все тебя, мастер, очень уважают! И для меня большая честь…
    – Заткнись. – Крылов прервал словесный поток негодяя, и тот немедленно заткнулся, дробно барабаня по столешнице. Отчего-то напоминание о дяде вызывает у него истерику, понял Крылов. Странно, почему эта морда прежде казалась настолько знакомой, точно Крылов сам ее вылепил когда-то. – В общем, так. Мне не очень интересно, ради чего ты таскался за мной и моей любимой женщиной. Мне от тебя нужен ее адрес и телефон. Скажешь – свободен. Совсем не обижу, несмотря на то, что хочу.
    – О-па! – короткие брови шпиона полезли под кепку. – И почему это она так тебя опасается? Значит, даже не дала адресочка? Ну и плюнь ты, дорогой, на эту мышь лабораторную, – вдруг проговорил негодяй задушевным голоском, придвигаясь к Крылову вместе с подпрыгнувшим стулом. – Ей-богу, официанточка наша намного лучше! Как близкий друг тебе говорю! А уж госпожа Тамара Крылова! Даже представить невероятно, что мужчина может делать с этой дамой, кроме как любоваться ее красотой!
    – Адрес давай, – устало произнес Крылов. У него опять возникло ощущение, будто в соглядатае заключена какая-то часть его самого и что он общается с собой, отчего наливается усталостью перегруженный мозг.
    На последние слова Крылова соглядатай обиделся, уселся бочком, закинув ногу на ногу и демонстрируя безобразную подошву.
    – Да пожалуйста, – пробормотал он, скривившись. – Я же для тебя хотел как лучше. Пожалуйста, записывай: Радищевский проезд, восемнадцать – шестнадцать.
    Все в Крылове полетело куда-то вверх, а может, вниз, с громадной высоты. И тут же уткнулось в темный тупик.
    – Врешь, – сказал он упавшим голосом, пытаясь достать из пачки увертливую сигарету.
    – Ну, ты детектор! – восхитился шпион и даже хлопнул себя по тугой полотняной коленке. – Да, вру. Я же, ты знаешь, честный человек: если случается сказать неправду, то так и отвечаю – да, мол, соврал! Ладно, за сообразительность вот тебе настоящий адресок: улица Прикольная, сто тридцать, корпус восемь, квартира двести восемь.
    – Нет у нас в городе никакой Прикольной улицы, – усмехнулся Крылов, добывая слабый, как пух, огонек из почти зачахшей зажигалки.
    – Ах да, ты же у нас специалист, – спохватился шпион. – Все время с атласом в кармане, чуть вечер – сразу на экскурсию. Только вот что я тебе скажу, дорогой специалист, если уж тебе так приспичило. Если уж очкастая дамочка зацепила тебя и кинула…
    Тут негодяй бросил на Крылова испытующий взгляд, но Крылов сдержался. Господи, подумал он, если ты есть, сделай, чтобы она тоже меня искала. Ему казалось, что, не издавая ни звука, он весь поет и хрипит, будто устремленная к небу медная труба.
    – Короче, давай, дорогой, поговорим как серьезный человек с серьезным человеком, – продолжил подлец, развалившись тушей на ажурном стульчике. – Иногда бывает, что к людям в руки попадают очень большие материальные ценности. Тогда эти люди начинают вести себя беспокойно, что хорошо заметно со стороны. Дома они прячут ценности в нижнее белье, в банки с рисом, в морозилки и прочие хитрые места. В детстве у меня был хомячок Рекс, он жил в аквариуме. Рекс – это потому, что я собаку хотел, – пояснил соглядатай, сентиментально вздохнув. – В общем, животное делало запасы, по уму. Запихивало себе за щеки семечки, потом вываливало по углам и сеном прикрывало. Оно-то думало, что сделало правильные захоронки, а мне сквозь стекло все его подгнившие сокровища были видны. Вот так и люди, дорогой мой: не подозревают, что их тайнички с зерном отлично видны стороннему наблюдателю. Поэтому отъем излишних материальных ценностей у тех, кому они не по зубам, не составляет особого труда.
    Крылов понимал, о каком зерне толкует подлец. Тамара была права: дядюшка с племянником, два трусоватых толстячка с мягкими вместительными брюшками, нацелились на добычу экспедиции. Со стороны Анфилогова было ошибкой продавать прошлогодние камни. Хотя большие находки сами по себе испускают колокольный гул, при том что никто не дергает за веревку. Интересно, а по зубам ли самим толстячкам злые анфилоговские корунды?
    – Теперь переходим к теме, – соглядатай важно поднял указательный с желтым волнистым ногтем, похожим на ракушку. – Вдруг двое участников нашей истории про зерно, он и она, начинают вести себя неправильно. У них возникает, так сказать, взаимная симпатия и какие-то общие планы. Этого не было предусмотрено! Есть вероятность, что они договорятся взять зерно себе для устройства новой счастливой жизни? Есть, и очень большая! Им теперь надо много, этого нельзя не учитывать! Вот почему третьему человеку, занятому, заметим, и семейному, приходится за ними присматривать. Таскаться по городу, не имея личного времени! Вызывая подозрения законной супруги! Всем тяжело, неприятно, хлопотно. Но ведь можно и по-людски договориться! Например, один из двоих, кому зерно непременно попадет на обработку, делает по телефону коротенький звонок. Его совсем несильно стукают в подъезде. А потом он получает не только адрес дамы, но и симпатичный маленький процент!
    – А в рожу за такое предложение? – перебил Крылов, которому процедура вызова грабителей по телефону, вроде такси или разносчика пиццы, показалась настолько дикой, что он едва не рассмеялся.
    – Далась вам всем моя рожа! Знаю, что не красавец! – Соглядатай дернул козырек заскорузлой кепки на самые глаза. – Что, думаешь, обману? Никак нет, я честный человек! Вот веришь – закрыли меня на четыре года, а я был честнее всех, кто меня прессовал, судил, на зоне держал. Может, не по делам, а по сути, по сердцевине человеческой, понимаешь, о чем говорю? Мало ли чем приходится заниматься, а человек я по природе добрый. Природа важнее всего! Вот хочешь, еще предложение сделаю? – Соглядатай выщипнул из пачки у Крылова пучок сигарет и одну небрежно закусил трещиноватыми, похожими на щепки крупными резцами, сдобрив ее высоким языком огня из зажигалки поддельного золота размером с маленькую фляжку. – Я понимаю – талант и творческие планы! Большой профессиональный шанс! – продолжил он с энтузиазмом, извлекая из пышущей сигареты гораздо больше дыма, чем было предусмотрено ее производителем. – Ведь можно камушки забрать и после обработки. Вот веришь – договорюсь! Все равно у них, в этих их израилях и амстердамах, никого лучше тебя нету. А ты, мастер, станешь автором уникальных камней. Уникальных! Им имена дадут! Люди за них тысячу лет будут друг другу глотки рвать! Их вставят в королевские короны и все такое прочее. Каково это – сделать самому, сфабриковать подлинники той истории, которая только будет, когда ты сам уже давно травкой порастешь? Подбросить им всем мешок игрушек! Сыграть в историю задом наперед! Ты ведь истфак закончил, так чего, давай соглашайся! И денег тебе за это заплатят побольше, чем твой прибабахнутый профессор!
    Крылов, пораженный, смотрел на соглядатая, точно на самого себя в какое-то живое выпуклое зеркало. Точно шпион был отполированным зеркальным предметом вроде автомобиля или игрового автомата, в котором Крылов отражался целиком. Этот толстый болтун сумел угадать глубинные желания Крылова, который в своей профессии искал именно того, о чем мечтал подростком, посмотрев попсу про Индиану Джонса. Если нельзя находить артефакты, путешествуя налегке по экзотическому миру, их следует подделать и запустить в будущее. Самому выточить тело Кохинора, Рубина Эдуарда. Мир Тани тоже был для Крылова его личным загадочным будущим, куда он подбрасывал малахитовые и яшмовые безделки, уповая, что нет в обиходе ничего долговечнее, чем перепутанное содержимое женской шкатулки.
    – Ну что, договоренность достигнута? – самодовольно осклабился соглядатай. Их сигареты, одновременно опущенные в мокрую пепельницу, столкнулись и, зашипев, размякли. Это заставило Крылова очнуться от посторонних мыслей.
    – Ты чего, придурок, не понимаешь, что камни не мои? – спросил он со злым удивлением, досадуя, что позволил предложить себе подобную пакость.
    – А чьи?! – взвился шпион. – Может, государства? Или Каменной Девки? Ты что, совсем дурак? Хороших книжек начитался? Да твой профессор, знаешь что, он всех кидает, дядьку моего двадцать лет душил! Они с дядькой сперва партнеры были, с равным капиталом, вместе попали, Анфилогов потом свои деньги вытащил, а дядьку оставил ни с чем! Хотя мог и дядьку свести со своими людьми из ментовки, от него бы не убыло. Но у профессора, видите ли, всякий человечек по отдельности, типа коллекция. Принцип у него такой!
    Крылову показалось, что соглядатай, ставший вдруг лиловым, будто виноградина в давильне, буквально и немедленно лопнет от злости. Но шпион отдышался; сдернув кепку, он вытер рукавом вспотевший лоб, пересеченный ужасной, похожей на слепок прикуса розовой вмятиной, и снова нахлобучил головной убор, от которого на столе остался, будто от стакана, мокрый полукруг.
    – Я у своих не крысятничаю, – внятно произнес Крылов, у которого от напряжения рвались в душе какие-то тонкие нитки.
    – Ска-ажите на милость, какие мы бла-ародные, – шпион оскорблено надулся и снова стал наливаться дурной перебродившей кровью. – Ну и как вам будет благоугодно. Я, выходит, опять теряю с вами мое драгоценное время. А знаешь, ты, герой-любовник, что, пока я пас тебя с твоей девицей, у меня одно дело обломалось, выгодное? И зубы болели так, что череп трескался! Думаешь, профессору твоему дадут нажиться безмерно? А хрен вам с ядерной боеголовкой! Припомнишь мою доброту, да поздно будет! Эй, гарсон! – закричал соглядатай охраннику, и тот немедленно подскочил, свешивая в полупоклоне полосатый, как кошачий хвост, ацетатный галстук. – А скажи-ка, любезный, где тут у вас туалет?
    – В кафе отсутствует, есть в пассаже, направо и вниз по эскалатору, – четко отрапортовал секьюрити, бросая опасливые взгляды на неведомо как забредшего в их рядовое заведение господина Крылова.
    – Эй, куда? – Крылов попытался придержать шпиона за полу короткой куртки, в которой ощущались тяжело груженные карманы.
    – Что, отлить нельзя? – буднично проворчал соглядатай. – Да вернусь я через пять минут, а надо, так пойдем со мной, – и он вразвалочку двинулся к раздвижным стеклянным дверям, разошедшимся перед его концентрированным весом с лихим разбойничьим свистом.
    ***
    Некоторое время Крылов просидел, тупо глядя в тропическую, полную искусственного солнца глубину пассажа. Стыдно сказать, но его удерживала мысль о десятке или даже тридцатке, которую берут в таких местах за пользование туалетом. Вдруг он вскочил, хлопнув себя по лбу.
    В три прыжка скатившись по пологому эскалатору, накормив хихикающее, словно его щекотали спускаемые монеты, нутро автомата, Крылов ворвался в мужское отделение, бывшее здесь размером со станцию метро. Среди немногих мужчин, стоявших с напряженными затылками вдоль зеленых писсуаров или мыливших бледные руки перед ртутными зеркалами, никакого соглядатая не было. Из кабинок доносились звуки смываемых унитазов, словно там стартовали «шаттлы», но и среди выходящих господ, не без самодовольства застегивающих штаны, соглядатай отсутствовал. Минуты Крылову хватило, чтобы сообразить, что подлец сюда и не собирался. Так и не воспользовавшись благами элитной, словно пенным шампанским омываемой сантехники, он с дикими глазами снова ринулся наверх.
    Его окружила просторная, бальная пестрота стеклянных и зеркальных торговых помещений. В бутиках, сиявших вдоль прохладной, мятным ветерком обвеваемой галереи, было выставлено удивительно мало одежды; биопластовые манекены с черничными ротиками, в низко, по бедрам, перехваченных шелках, казалось, ожидали приглашения на грамофонно звучавший фокстрот. Обувные отделы напоминали птичьи вольеры, где узкие мужские модели походили на гусей и уток, а дамские – на колибри. Настоящие птицы перепархивали в высоте под зелеными, полными слепого солнца стеклянными сводами, напоминая веселых купальщиков в огромном перевернутом бассейне. И повсюду были кабинки для переодевания – пригласительно открытые или задернутые тканью, с топчущимися там ногами, которые никак не удавалось рассмотреть. Пробежавшись по двум или трем этажам, обнаружив новые торговые бесконечности, в глубине которых работали одновременно сотни плазменных телевизоров и сверкали чем-то похожие на планетарии ювелирные миры, Крылов остановился отдышаться на ажурном мосту, висевшем над элегантной, стрелявшей цветными куполами, словно дававшей салют в собственную честь, презентацией зонтов.
    Было маловероятно, что шпион пустился делать покупки. Скорее всего, он попросту смылся. На каждой ноге Крылова висело по четыре пуда свинцового веса. Делать в торговом раю было совершенно нечего, и, выбравшись из пассажа с совершенно незнакомой, непарадной стороны – в узкий, словно заваливающийся вбок, забитый машинами переулок, – Крылов поплелся, точно в кандалах, прочь от своей неудачи. Прокручивая в голове беседу с негодяем, он думал, что надо было соглашаться, заговаривать зубы, что теперь шпион, конечно, затаится, и снова его отловить, чтобы вступить в переговоры, не остается ни малейшего шанса.
    Но в этот день судьба, как видно, твердо двигала людей к намеченной развязке. Она присутствовала и собиралась осуществиться. У Крылова в волосах зашевелился лютый мороз, когда он увидал соглядатая в щели между выпотрошенными, укрытыми хлопающей пленкой старыми особняками, где он с наслаждением поливал хулигански изрисованную стенку – бывшую ему куда как более сродни, чем парфюмированный платный туалет. Была непостижимая мистика в его очередной материализации, в его возникновении на фоне этих полных затхлости и тлена архитектурных парников – будто он и правда был порождением крыловского ума, проекцией Крылова на некие подходящие пейзажи и обстоятельства. Крылову вдруг померещилось, что он и не может потерять соглядатая, потому что все время держит его при себе: так человек гуляет сам с собой, но видит свое незнакомое в первый момент отражение, только если на пути встречается случайное уличное зеркало.
    Шпион между тем хозяйственно упаковывался, перетягивая в петлях грубый брючный ремень и поводя располневшей, туго обтянутой задницей; обширное мокрое пятно на стене удачно дополняло граффити, изображавшие текучих монстров. Довольный собою соглядатай направился к выходу и тут заметил на другой стороне переулка все того же Крылова, разинувшего рот.
    – Ах ты мой родной! Да что за жизнь моя такая! – Шпион хлопнул себя по бокам и, едва не плача, раскинул в стороны короткие ручки. – Ну никак мне от тебя не отвязаться! Том и Джерри, блин! Ты что, до сих пор меня не узнаешь? Это же я, я! Ну смотри, смотри на меня!
    Крылов отшатнулся. Ему показалось, что апоплексическая физиономия Завалихина Виктора Матвеевича как-то странно вибрирует и лезет в глаза. Пленка на руинах с шорохом всосалась в зияющие впадины и тут же прянула с легким хлопком: точно так же в мозгу у Крылова надувалось и опадало какое-то мутное препятствие.
    – Ну, ты тупой! – издевался и страдал, потихоньку пятясь, жирный негодяй. – А я-то думал, ты на раз сообразишь, следил за тобой будто с гранатой в жопе! И чего же ты тогда так чуешь меня? До чего ты хочешь меня довести? Опять до греха? А я не хочу! Слышишь?! Я лучше драпать буду от тебя, чем опять соблазнюсь! Я теперь в Бога верую!
    С этими странными словами соглядатай сдернул свою карикатурную кепку и с чувством перекрестился. Затем, отшвырнув головной убор, полет
  • Diana Shamsцитирует10 лет назад
    Предвидел ли Крылов, что Тамарина привычка достигать результата кратчайшим способом, не затрачиваясь на установку в чужих мозгах необходимых драйверов, и станет сутью ее железного характера? Кризис предельных упрощений – вот что случилось с ней на середине жизни, и с этим не всякий смог бы справиться. И вот теперь она раз в неделю звонила Крылову в мастерскую, сидя на краю своей громадной, ртутным шелком застеленной кровати, над которой висела пустота.
fb2epub
Перетащите файлы сюда, не более 5 за один раз