Возроди меня

промолчала, решив подождать, не расскажет ли он сам, в чем дело. Но Уорнер вообще не коснулся этой темы, даже когда я спросила, что он делал днем. Это не было ложью, но умолчание заставило меня гадать, почему он таится от меня.
Содрать бы покровы, окутывающие его биографию: хочу знать и плохое, и хорошее, вытащить наружу его секреты и покончить с ними раз и навсегда, потому что сейчас мое воображение опаснее любого из его признаний. Но я не знаю, как это сделать.

Людская память коротка и удобна: любой твой успех будет пристально изучаться, твои достижения будут сбрасываться со счетов, зато появятся завышенные ожидания тех, кто тебя окружает. Новое положение отдалит тебя от друзей, – я качаю головой. – Ты окажешься в вакууме, без опоры. Тебе будет не хватать одобрения тех, кем ты восхищалась, ты будешь разрываться между тем, чтобы поступить правильно, и тем, чтобы угодить старым друзьям.

Есть странная свобода в том, чтобы перестать бороться. Свобода есть и в ярости. И в одиночестве. Самое странное, что здесь, в стенах бывшей «берлоги» Андерсона, я наконец начинаю его понимать. До меня доходит, как ему удавалось жить так, как он жил. Он не позволял себе чувствовать, обижаться, не пускал в свою жизнь эмоции. Он никому не был должен, кроме себя, и это приносило ему чувство освобождения.

хочешь насмешить бога, расскажи ему о своих планах…

– Те, кто тебя не понимают, – тихо говорю я, – всегда будут в тебе сомневаться.

Только не поддавайся влиянию дураков, это сбивает с пути.
Ее глаза блестят от непролитых слез.
– Но как? – срывающимся голосом спрашивает она. – Как прогнать из памяти сказанное другими?
– А ты их подожги.
Джульетта удивляется еще больше.
– Мысленно, – пытаюсь я улыбнуться. – Пусть сгорят в огне, который тебя ведет, – кончиками пальцев я касаюсь ее щеки. – Дураки легко воспламенимы, дорогая, пусть горят в аду.

пламя подлинной ненависти, как я уже понял, не может гореть без кислорода любви.

Я держу одну фотографию, и мне приходится заставлять себя, принуждать себя смотреть на нее. Квадратик из «Полароида» дрожит в руках.
Маленький мальчик стоит рядом с малышкой, которая сидит на ступеньке лестницы и уминает кусок пирога. Резко переворачиваю снимок. Там три слова:
Аарон и Элла.
Я пячусь, оступаюсь и грохаюсь на пол. Тело, сведенное судорогой, трясется от ужаса, смятения – и невозможности поверить.

Три темноволосые малышки стоят рядом с великоватыми для них велосипедами, переглядываются и смеются.
Я переворачиваю снимок.
Элла, Эммелина и Назира. Теперь на двухколесных!

– Я Верховная командующая Океании, – улыбается мне женщина. – Мы с твоим отцом прилетели забрать тебя домой.