Внутри белого куба. Идеология галерейного пространства

Яркие летние снимки используются, чтобы убедить друзей в том, что вам было хорошо: если они верят, то верите и вы. Все мы охотно фотографируемся, не только чтобы доказать свой опыт, но и чтобы создать его. Эта смесь нарциссизма, неуверенности и пафоса влияет на нас так сильно, что, полагаю, никто не может считать себя свободным от нее.

лучший способ забыть что-либо заключается в том, чтобы это усвоить; усвоенное мы более не замечаем.

«Художник, занимающийся тишиной или пустотой, должен создать нечто диалектичное: его вакуум должен быть полнейшим, его пустота – блестящей, его тишина – звучной или красноречивой»

Замысловатые обычаи, которые окружают процесс продажи, – мишура социальной комедии – отвлекают внимание от присвоения материальной ценности тому, что ею не обладает. В этом случае враждебно настроенный художник – коммерческая необходимость. Вуалируя свой образ старомодным романтическим флером, он помогает своему агенту отделить произведение от автора и осуществить продажу. Безответственность художника – не что иное, как выдумка буржуазии, фикция, необходимая для того, чтобы уберечь от нежелательного анализа ряд иллюзий, разделяемых художником, его дилером и публикой.

Удачный жест становится историей, а сам – рассеивается. И возрождается, когда контекст становится похож на тот, что его вызвал, и таким образом вызывает его вновь. У жеста странный исторический удел: он раз за разом умирает и оживает снова.

Если концептуализм развенчивает Глаз, возвращая его на службу интеллекту, то боди-арт (скажем, Крис Бёрден) отождествляет Зрителя с художником, а художника – с искусством в некоей священной Троице. Наказание Зрителя – сквозной сюжет передового искусства. Какая дерзость – развенчать Зрителя, отождествив его с телом художника и подвергнув это тело всем превратностям искусства и рабочего процесса! И вновь перед нами двойное движение. Опыт становится возможен, но не иначе, как ценой его отчуждения. Есть нечто глубоко волнующее в этой одинокой фигуре, которая исследует в галерее собственные пределы, претворяет ее агрессию по отношению к своему телу в зримый ритуал, собирает скудные остатки плоти, с которой галерея никак не может покончить.
В первом из этих своих крайних проявлений искусство становится жизнью разума, а во втором – жизнью тела, и оба варианта приносят свои плоды. Глаз растворяется в умозрении, а Зритель самоуничтожается, кончая с собой в качестве призрака-протеза.

Поэтому Глаз и Зритель признают желание непосредственного опыта, но вместе с тем помнят, что модернистское сознание может погрузиться в процесс только временно. И вот они вновь облечены двойной функцией: оберегать наше сознание и в то же время обманывать его. В постмодернистском искусстве есть большие поклонники этой способности. Они замораживают свою долю процесса в виде следов организованной памяти – в виде документации, которая предлагает не опыт, а его доказательство.

Восприятие овладело умами нашего столетия так же, как умами прошлого века владели системы. Оно посредничает между объектом и идеей и вбирает в себя их обоих. Как только в дугу восприятия[8] включается «активное» произведение искусства, наши чувства оказываются под вопросом, а вместе с ними и идентичность, поскольку именно чувства отвечают за обработку подтверждающих ее данных.

А Зритель и Глаз – условности, они компенсируют утраченную нами опору на себя. Они знают, что сама наша идентичность – фикция, и позволяют нам – при помощи своего рода зеркального самосознания – почувствовать, что мы есть. Таким образом, мы объективируем и потребляем искусство, чтобы поддержать свои несуществующие Я и заодно продлить жизнь эстетическому бедолаге по имени Формалист.

Развеска оказалась не менее революционной, чем произведения: став частью эстетики, она теперь эволюционировала параллельно картинам. Отказ от прямоугольного формата окончательно закрепил самостоятельность стены, тем самым навсегда изменив концепцию галерейного пространства. Часть мистики неглубокой картинной плоскости (одного из трех основных факторов реорганизации галереи) передалась контексту искусства.