Код Кощея. Русские сказки глазами юриста

Это Каспирка-то! Бедный крестьянин, у которого тремя сутками раньше всего-то и было, что коровенка да лошаденка, и дети сидели голодные. Теперь бедному нашему Каспирке можно все: он стал обладателем барской усадьбы, черти нагрузили ему полную телегу золота, он может взять любую женщину, даже и замужнюю, — и это потому так, что за первую же свою ошибку Каспирка готов взойти на плаху и лишиться буйной своей головы.
Это секрет русских разбойников. Это источник права всех на свете Степанов Разиных, Иванов Болотниковых и Емельянов Пугачевых: если ты готов взойти на плаху, все на свете принадлежит тебе. Впрочем, ровно до тех пор, пока палач не взмахнет топором и буйная голова твоя не покатится к ногам толпы, состоящей из несчастных, которым суждено рассчитывать только на нищету и бояться лишь каторги или розог.

Дело только в том, что Морозко не вершит суд, а проводит аудит. В русской сказке вообще очень часто суд заменяется аудитом и правота подменяется эффективностью. В русской сказке тот человек, который не требует расходов и приносит доход, — прав. А тот, кто доходов не приносит, а расходов требует, — виноват и подлежит уничтожению.

Представьте себе, каково было бы сейчас устраивать экстрадицию по тем же принципам. Представьте себе, что Карла дель Понте, бывший прокурор Гаагского трибунала по бывшей Югославии, обращалась бы к правительству Сербии: «Выдайте мне бывшего вашего президента Милошевича, и, если он окажется виновным в преступлениях против человечности, он сядет пожизненно в тюрьму. А если он окажется невиновен, то в тюрьму пожизненно сяду я».

Чистосердечное признание только в архаичных культурах считается доказательством вины. На этом зиждется вся архаическая система дознания, то есть пытки. Под пыткой признаешься в чем угодно. Пытка не устанавливает истину, как не устанавливает истину и чистосердечное признание

Особую роль для успешного исхода дела или заключения сделки имеет порой интуитивное понимание глубинных мотивов поведения всех участников процесса.

становится понятно, почему с такой легкостью герои русских сказок убивают детей, включая своих собственных. Почему, например, любящий отец по приказу мачехи отвозит любимую дочку замерзать в лесу, где хозяйничает Морозко. Становится понятно, почему другой любящий отец беспрекословно отводит Крошечку-хаврошечку жить в холодном хлеву в одном стойле с коровой. Потому что дети — не люди с точки зрения русской сказки: они не умеют ткать, готовить еду и танцевать. Дети становятся людьми, как только научаются всему этому.

Пока витязь в соответствии с родительским благословением не нашел невесту, смерть не властна над ним, и оттого Баба-яга ему прислуживает. По этой же причине Баба-яга не может просто забрать, а должна выманить из родительского дома ребенка, которого намеревается съесть. Потому что дом благословлен, дом защищен сложной системой благословений, в доме наверняка умирал кто-то, благословляя детей и внуков.
И уж кому-кому, а Бабе-то яге известно, что с благословениями, с этими переданными из загробного мира последними подарками умирающих, не шутят.

Дело просто в том, что русская сказка не имеет представления о правосудии, но зато имеет представление о справедливости. Русская сказка знает, что справедливость должна торжествовать. Но каковы механизмы торжества справедливости, русской сказке невдомек.

Не потому несчастный Волк признает себя виновным в бессознательном пожирании меда, что мед, размазанный по животу, кажется ему достаточной уликой. А для того Волк признает себя виновным, чтобы продолжать верить, будто Лиса заботится о нем. Не потому Волк морозит хвост в проруби, что верит, будто таким образом можно поймать рыбу. А для того, чтобы продолжать верить, что Лиса плохого не посоветует.
Откажись Волк от всего этого абсурда — и он станет Лисой, самостоятельным существом.

Однако же про теорию относительности Эйнштейна или про постоянную Планка мы знаем — они существуют. Но ни одно законодательство мира не учитывает теорию Эйнштейна. В земельном споре при определении размеров спорного участка никто не станет выяснять в суде, с какой скоростью участок летит, тогда как, согласно Эйнштейну, от скорости зависит размер.