Быть Джоном Ленноном

Безусловно, близкие любили его. Но в те неспокойные времена его маленький мир был еще более хрупким, чем у большинства детей.

Ты еще мой некролог не написал?

— Да нет, — ответил я удивленно.

— Вот бы прочитать, когда напишешь, — усмехнулся он.

Тем утром, 9 декабря 1980 года, я отменил билет на рейс в Нью-Йорк. Мне предстояло иное. Некролог.

Да, он был зол. Он видел в Beatles свое творение — с тех далеких времен, когда они только возникли, когда их и звали-то совершенно иначе, The Quarry Men, — а значит, ему их и рушить. Ему — и никому другому. Впрочем… их и правда разрушил именно он.

ему их и рушить. Ему — и никому другому. Впрочем… их и правда разрушил именно он.

Да, он был зол. Он видел в Beatles свое творение — с тех далеких времен, когда они только возникли, когда их и звали-то совершенно иначе, The Quarry Me

Брак Коксов всегда строился на карьере Йоко, и он, как и эта карьера, порой бывал нестабильным. Йоко сделала поистине обезоруживающее признание, заявив, что отчасти видела в Тони лишь своего агента. Впрочем, казалось, именно потеря роли агента раздражала рогоносца Кокса превыше всего.
Решением, как это часто бывает, стали деньги. У Кокса их не было, зато были очень существенные долги, в том числе неоплаченная рента за особняк на Ганновер-гейт. Джон, напротив, был невероятно богат. Все проблемы уладились словно по мановению волшебной палочки, когда Джон передал Коксу 40 000 фунтов стерлингов на погашение долгов, а также купил ему и его новой подружке авиабилеты на Виргинские острова, где тот мог быстро развестись с Йоко. Опеку над дочерью разведенная пара согласилась разделить.
В итоге замена одной жены на другую обошлась Джону примерно в 150 000 фунтов (на наши деньги чуть меньше 2,4 млн фунтов стерлингов), но для него каждый пенни из этой суммы стоил того. Он был не просто влюблен в Йоко – он был ею околдован.

Мое последнее слово – семьдесят пять тысяч, – сказал он ей по телефону, как вспоминала Синтия. – Считай, что сорвала джек-пот, и прекрати ныть. Большего ты все равно не стоишь».
Все, кто знал Джона, знали и о том, что порой он мог быть бессердечным. Но все равно трудно понять, почему он говорил так с женщиной, которую когда-то любил до умопомрачения – ведь он знал, что, отрекаясь от нее сейчас, полностью меняет ее жизнь и перспективы.
Синтию привело в замешательство то, что ее впервые лишили той щедрости, какую Леннон обычно изливал на всех вокруг. Он никогда не волновался о деньгах. Питу Шоттону он дал денег, чтобы купить, помимо прочего, небольшой супермаркет; не особо близкий приятель по колледжу получил дом; Алексу-волшебнику Джон подарил «ягуар»; Йоко же получала все, чего душа пожелает, чтобы продвигать ее художественную карьеру. И, хотя причиной развода была неверность Джона, именно адвокаты Синтии должны были бороться за ее права. В итоге они сошлись на ста тысячах фунтов (более 1,5 млн фунтов стерлингов в наши дни), а еще столько же переходило Джулиану, когда тому исполнится двадцать один. Для Синтии в то время это была большая сумма, но для Джона – не особо значительная.

Йоко жить не могла без города, вскоре ей стало скучно на окраине, в Суррее, и они обменялись домами: Джон и Йоко перебрались на Монтегю-сквер, а Синтия с матерью и сыном вернулись в Кенвуд. Как всегда, Джон бросил большую часть своей одежды и вещей

Разводы редко проходят в мире и согласии, но Джон вел себя некрасиво по любым стандартам. Он первым делом подал на Синтию в суд и потребовал развода сам, обвинив ее в измене с Роберто Бассанини, сыном владельцев отеля в Пезаро – того, где отдыхала Син. Потом отказался отвечать на ее звонки. Он просто вычеркнул из жизни и ее, и пятилетнего Джулиана

Критикам казалось, что эти «ивенты» – не более чем сумасшедшие задумки Йоко, которые Леннон финансировал, и интерес к ним был низким, а то и вовсе отсутствовал. И если Джон-и-Йоко действительно хотели поразить воображение широкой публики, им предстояло сделать нечто по-настоящему возмутительное.
А Синтии, теперь уже со стороны, издалека, предстояло лишь читать о муже – и не узнавать его, с головой ушедшего в то, что представлялось ей абсурдным омутом концептуального искусства. «Я не могла поверить в весь этот протестный секс, в это “мешкование”, которое он вытворял с Йоко, – говорила она мне позже. – Его буквально поглотили, взяли под контроль – его ум, его творчество. По мне, на какое-то время его мозг просто поменялся местами с тем, что между ног»