Понимая Америку

Игорь Моисеев вряд ли сильно преувеличивал, когда рассказывал анекдот после гастролей своего ансамбля в США в 1958 году: «Рецензенты писали: „Эти артисты, несомненно, работники КГБ, натренированные для того, чтобы иметь такой успех“. Им отвечали: „Если чекисты так танцуют, то как же должны танцевать настоящие артисты?!“» [2].

кую записку Николая Карамзина «О древней и новой России», в которой тот доказывал, что России нужен абсолютный правитель, чтобы предотвратить анархию. По словам Пайпса, Карамзин предложил России трудный выбор между монархией и демократией, но «предпочел чрезмерную власть» хаосу. Консерватизм, подчеркивал Пайпс, — аутентичная русская политика, тогда как либерализм и радикализм заимствованы на Западе. После публикации этой книги, к его собственному удивлению, Пайпсу предложили постоянное место в Гарварде.

В этот период Пайпс начал работу над биографией Петра Струве и заинтересовался русской интеллигенцией. В 1960-м он издал сборник статей на эту тему; однако книга получилась не только об этом, но и о развитии советской культуры после смерти Сталина. Авторы исторических статей в этом сборнике (включая самого Пайпса) старались извлечь уроки для советской современности. В предисловии профессор отмечал: понимание того, как русские интеллектуалы общались с «технической и административной бюрократией» в XIX веке, представляет собой интересную и широкую проблему, потому что она возникает «в каждой современной или модернизирующейся стране». В отличие от соци

Трамп, как мне представляется, надеется повторить успех своего предшественника: в момент его прихода к власти Россия считалась едва ли не главной угрозой Америке. Если к концу трамповского президентства американцы перестанут воспринимать ее как угрозу, это будет повторением рейгановского триумфа. То, что план Трампа состоит примерно в этом, косвенно подтверждается динамикой его отношений с лидером Северной Кореи. Усиление давления на Пхеньян, личная встреча с Ким Чен Ыном, подписание договоренностей и исчезновение «корейской угрозы» из американского публичного пространства — все это выглядит как репетиция «большой сделки» Трампа с Путиным.

Соединенные Штаты Америки трудно оценивать европейскими мерками. С одной стороны, там ничего не меняется уже более двухсот лет: Конституция принята в 1789 году, двухпартийная система с нынешними партиями существует с середины позапрошлого века, и кажется, что «конец истории» там был достигнут уже отцами-основателями страны. Истории в стране нет, осталась только политика.

Отношения с США портились в последние годы правления Николая II, в последние годы сталинской эпохи и при позднем Брежневе. Похожие изменения мы наблюдаем и сегодня: из государственных программ пропали реформы и модернизация, а во внешней политике США вновь стали угрозой.

российской и советской истории были периоды хорошего отношения к США. Они приходились либо на время больших войн, в которых страны всегда выступали как союзники, либо на времена экономических реформ, когда российское руководство видело в Америке источник технических инноваций и повышения производительности труда.

Внешнему наблюдателю сам кризис может показаться странным: в отличие от периода холодной войны страны не ведут изнуряющей конкуренции за политическое влияние во всех регионах мира, их экономические интересы мало пересекаются, а уровень стратегического ракетно-ядерного противостояния усилиями предыдущего поколения политиков заметно снизился. Однако в общественно-политическом дискурсе США Россия в последние два года вновь заняла центральное место, а в России Америка, никогда не пропадавшая из выступлений политиков и общественных дискуссий, снова стала восприниматься как главная угроза внутренней стабильности и внешнеполитическим интересам.
Объяснение кроется в том, что на протяжении многих десятилетий Россия и США играют друг для друга роль «конституирующего Другого», той страны, сравнение с которой формирует представление о самом себе. Этот социокультурный механизм заставляет видеть в другом противоположность себе, приписывать ему те черты, от которых стремишься избавиться в собственном обществе. Описание другого есть одновременно описание самого себя: описывая Россию как авторитарную страну, американцы тем самым утверждались в собственной демократичности, а, рисуя жителей США как сосредоточенных только на зарабатывании денег, русские подтверждали собственное превосходство в духовности.
Именно поэтому споры о России в США и споры об Америке в России всегда обостряются в период внутренних кризисов — будь то кризисы политические, экономические или кризисы общественного сознания, принимающие форму культурных войн (последние еще называют кризисами идентичности). Именно кризис идентичности разгорелся в США с избранием президентом Трампа, и именно он объясняет такое интенсивное использование России во внутриполитическом американском конфликте.

Важно отметить, что внешняя политика и тогда использовалась для сведения внутриполитических счетов: атака на Хисса привела к уходу с политической сцены левого крыла Демократической партии США, а советская угроза, насколько бы реальной она ни была, явилась только поводом для этой перегруппировки. В Советском Союзе антиамериканизм шел в комплекте с борьбой с «космополитами» и закрывал дорогу к реформам общества.

Если санкции можно истолковать как стимул изменить политику (правда, успешных примеров использования санкций против крупной державы мир не упомнит), то свертывание дипломатической инфраструктуры бьет по обеим странам и особенно затрудняет взаимодействие на неполитическом уровне — культурные и образовательные обмены, личные контакты, путешествия. Именно на них имело бы смысл делать ставку, если межгосударственные отношения зашли в тупик. Выход из состояния холодной войны начался с подписания в 1958 году советско-американского соглашения Лэйси — Зарубина, открывшего возможность для культурного обмена между двумя странами. Сейчас, кажется, двусторонние отношения скатываются к модели, существовавшей до этого соглашения.

Но неужели надо снова загнать население в бомбоубежища, чтобы остановить опасную игру? А если на этот раз не успеем?