Избранные статьи

Если правые видят, насколько хрупко любое общество, и ценят те стороны религии, которые охраняют общественное устройство; если левые видят, насколько это общественное устройство бесчеловечно, и ценят те стороны религии, которые вносят человечность в бесчеловечный мир, – то либерал не замечает ни хрупкости миропорядка, видной сверху, ни его бесчеловечности, видной снизу, а видит только отдельные проявления человеческой глупости и жестокости и потому искренне считает всякую религию вредным и смешным суеверием.

любой, даже самый благополучный дневник – хроника борьбы с несуществованием. А чтение такой хроники почему-то придает сил.

любой, даже самый благополучный дневник – хроника борьбы с несуществованием. А чтение такой хроники почему-то придает сил.

Потому что опыт чтения – это итоговая сумма читательских «да», а не охов и ахов под действием текстового напора.

Политика – это люди, говорящие на свету. Без лиц, без света и без слова политика невозможна. А поэзия словом выводит лица на свет. (Исландские скальды говорили: «Поэзия делает невидимых врагов видимыми».) В этом и заключается ее принципиальная связь с политикой – каждым стихотворением она (поэзия) измеряет наличный уровень неосвещенности, безликости и бессловесности.

культурное сознание – это сознание именно тех, кто сам не читал, но слышал звон

Художественная литература приводит нас в состояние некоторой внутренней честности.

По третьему миру Пайпс настоящий специалист и сообщает множество неочевидных фактов. Например, что «конспирацизм особенно расцвел в таких странах, как Филиппины, Иран и Гаити». Или что в незападных странах конспирологи не вставляют своих козлов отпущения в западные схемы, а перенимают их целиком – и японцы, никогда не видавшие евреев, боятся сионских мудрецов.

Некоторые говорили, что, если бы Набоков действительно хотел, чтобы черновики были уничтожены, он бы сам их и сжег, а раз он это не сделал, то, значит, «в глубине души» хотел, чтобы они сохранились. Получалось, что любопытные и самодовольные потомки так же не способны признать, что какой-то автор осмелился им сказать «нет», как похотливые и тщеславные ухажеры не способны поверить в «нет» женское, – а у литературы еще нет своих феминисток, которые бы научили читателей, что «нет значит нет».

Называя свои занятия, люди сообщают нам: вот каково мое место в мире. Назвав же себя поэтом, человек либо сообщит нам, что у него этого места нет, либо что он живет в исчезнувшем мире. Поэтом можно быть только по отношению к своим стихам, но не по отношению к миру.