Между тем в глубине души его ни для кого незаметно, под покровом глубокого смирения созревал внутренний человек. Его не удовлетворял уже труд иноческой жизни, который для других был столь тяжек: молитвы, пост, послушание, нестяжательность. В нем раскрывается жажда все более высших подвигов. И вот он в безмолвном уединении проводит жизнь строго отшельническую, становится на подвиг, подобный столпническому, налагает на себя на долгое время обет молчания и, как в некоем гробе, заключается в затворе.