Тщательная работа

Что вообще можно сказать любому отцу — ты просто видишь, что он жив, ты держишь его невдалеке от себя, под рукой, как заветный талисман, про который никогда толком не знаешь, зачем он, собственно, нужен.

Большие люди становятся тем, кем хотят. Маленькие — кем могут».

Было одиннадцать вечера, когда Камиль положил на стол дело за номером 01/12587. Толстое досье. Он снял очки и медленно потер веки. Это доставляло ему удовольствие. Он, у которого всегда было прекрасное зрение, иногда ловил себя на том, что с нетерпением дожидается момента, когда представится возможность сделать это. На самом деле всего жестов было два. Один подразумевал широкое движение, когда правая рука снимала очки, а голова слегка поворачивалась, подчиняясь движению и как бы завершая его. Другой вариант, отличавшийся большей изысканностью, включал в себя чуть загадочную улыбку, а в идеальных случаях очки с легкой неловкостью перемещались в левую руку, с тем чтобы освободившаяся правая протянулась к посетителю в знак эстетически безупречного приветствия. Второй жест был принципиально иным: очки снимались левой рукой, веки прикрывались, очки помещались в пределах досягаемости, затем большой и средний палец массировали переносицу, а указательный был прижат ко лбу. В этом варианте глаза оставались закрытыми. Предполагалось, что жест передает расслабление после усилия или слишком долгого периода концентрации (при желании его можно было сопроводить глубоким вздохом). В целом это был жест слегка, но только слегка стареющего интеллектуала.

Оставить подозреваемого одного, начать заново, передать в руки коллеги, потом вернуться, снова оставить одного, сделать порядок событий непредсказуемым… Даже самые привычные к этим приемам подозреваемые — в том числе и сами полицейские — ничего не могли поделать, так или иначе это срабатывало.

— Мне очень жаль… — сказал Кресс мирным голосом.

А теперь вот что: у тебя больше нет практических навыков, хватка притупилась, ты сядешь в лужу!

— А я тебе что говорил, Камиль! — взревел Ле-Гуэн.

— Отлично, — сказал Камиль, пристально на него глядя. — Значит, ты должен опереться на опытного человека и передать ему свои права. Я согласен. Спасибо, Жан.

Что произошло в сердце Камиля и в его голове, он сам, скорее всего, никогда не узнал. Мгновение он оглядывал комнату, рассматривая каждого из своих сотрудников, и некая машина начала набирать ход, сотворенная из опыта и гнева, технических навыков и смятения — странной смеси, которая может толкнуть и лучшие души на худшие поступки, но у иных пробуждает все чувства, обостряет зрение, рождает решимость почти животную.

«Я вышел из возраста перемен и усилий», — повторил он себе, как делал довольно часто.

Чуть глухой голос немало добавлял к ее необычной привлекательности. Из тех женщин, которых не замечают, а однажды заметив, уже не могут отвести глаз. Очень красивый рот. Камиль не поддался желанию сохранить кое-что для себя и сделать набросок портрета на бюваре.

Луи допрашивал извилисто, Мальваль по прямой, Арман по спирали.