Жена

Есть люди, – сказал я мягко, – которые обладают ангельским характером, но выражают свои великолепные мысли в такой форме, что бывает трудно отличить ангела от особы, торгующей в Одессе на базаре.

Работать и сосредоточиться мешало мне беспокойство; я не знал, что это такое, и хотел думать, что это разочарование.

Теперь я вижу жену не в окно, а вблизи себя, в обычной домашней обстановке, в той самой, которой недостает мне теперь в мои пожилые годы, и несмотря на ее ненависть ко мне, я скучаю по ней, как когда-то в детстве скучал по матери и няне, и чувствую, что теперь, под старость, я люблю ее чище и выше, чем любил прежде, – и поэтому мне хочется подойти к ней, покрепче наступить ей каблуком на носок, причинить боль и при этом улыбнуться.

– Итак, вы не дали мне никакого совета.
– А? Я человек сырой, отупел, – ответил он. – Какие мои советы? И вы напрасно беспокоитесь… Не знаю, право, отчего вы беспокоитесь? Не беспокойтесь, голубчик! Ей-богу ничего нет…. – зашептал он ласково и искренно, успокаивая меня, как ребенка. – Ей-богу ничего!..
– Как же ничего? Мужики сдирают с изб крыши и уже, говорят, где-то тиф.
– Ну, так что же? В будущем году уродит, будут новые крыши, а если помрем от тифа, то после нас другие люди жить будут. И всё равно помирать надо, не теперь, так после. Не беспокойтесь, красавец!

Лошади, сани и люди были белы.

У меня такое чувство, как будто я проснулся после разговенья на Пасху

догадывался, что весь секрет не в голодающих, а в том, что я не такой человек, как нужно.

Наружность ее я знал хорошо и ценил по достоинству, но ее душевный, нравственный мир, ум, миросозерцание, частые перемены в настроении, ее ненавидящие глаза, высокомерие, начитанность, которою она иногда поражала меня, или, например, монашеское выражение, как вчера,

– Я всё-таки не понимаю, что вам нужно

Мосье Енот, – обратился я к доктору, – сколько у нас в уезде больниц?
– Соболь… – поправила жена.
– Две-с, – ответил Соболь.