Такси для ангела

Очевидным был и подтекст: «Вы, милая моя журналисточка, всегда будете самозванкой. Славы ли это касается или остатков торта на презентации у разбогатевших галерейщиков. Или остатков спермы в постелях обедневших плейбоев. Или — как сейчас — бокальчика. Вы всегда будете чуть ниже — там, в толпе. Рядом — и невыносимо далеко». И Дарья — несгибаемая, непримиримая воительница Дарья — неожиданно стушевалась. Сникла. Дала задний ход.

Грызться с Дарьей у меня не было никакого желания. И не было никакого желания наблюдать, как отдаляется от меня моя лучшая и единственная подруга. Как из‑за ничтожнейшего повода рушится многолетняя дружба. А может, все это — дурной сон? И сейчас она рассмеется, обнимет меня за плечи и скажет: здорово же я тебя разыграла

каждый популярный человек должен быть готов к такого рода неожиданностям. И что это — всего лишь необременительная мзда. Копеечный билетик за проезд к станции под названием «Слава»

своих последних интервью. «Это будет моя лучшая книга», — намекала она одному изданию. «Это будет совершенно необычный для меня роман. Роман, в котором я предстану совершенно в ином качестве», — обещала она второму. «Прежней Аглаи Канунниковой не будет никогда», — пугала она третье.

В умении заворачивать интригу вокруг собственной жизни и собственного творчества ей не было равных. И Аглая добилась своего: книга еще не была написана, а за нее уже начали борьбу несколько крупных издательств. Я и сама оказалась вовлеченной в перипетии этой борьбы: не было дня, чтобы не раздавался телефонный звонок по поводу «возможной… э‑э… публикации… э‑э… госпожи Канунниковой… э‑э… в нашем издательстве. Вы бы не могли… э‑э… передать ей…».

Отчего же не передать, только все это — пустые хлопоты.

Ни большие деньги, ни раскрутка ее не волновали. Она раскрутилась задолго до последнего романа, а что касается денег… Деньги были для Аглаи такой же функцией, как и все остальное.

И дело было не в ее деньгах и не в ее славе — дело было в ней самой.

Даже самый распоследний жиголо бы дрогнул, даже Иисус Христос бы не устоял, клянусь, — если бы только она захотела!

Но она не хотела и, наверное, поэтому выбрала для себя этот совершенно неопределенный возраст. Хотя — с ее точеной фигуркой и высокими девичьими скулами — могла безнаказанно оставаться тридцатилетней. Но ей нравилось быть чуточку древней, как какая‑нибудь Лилит[3]. Это означало быть свободной и от страстей, и от секса, и от вопросов давно умерших родителей: «Почему ты не родишь, дорогая, ведь годы‑то идут…» И от вопросов подружек в сауне: «Когда же ты выйдешь замуж, дорогая, ведь годы‑то идут…»

Аглая дала на эти вопросы кардинальный ответ: «Возраст ожидания прошел, ловить нечего, так что оставьте меня в покое. И не мешайте мне писать». Тем более что ни родителей, ни подруг у нее не было. Было только одно — «писать».

Писать — это получалось здорово.

Писать — соблазн и соблазнение одновременно.

Если бы она захотела — она могла бы написать великую книгу. Библию‑2, до которой не было бы дела ни подружкам в сауне, ни давно умершим родителям.

Но Аглая писала детективы.

Она писала детективы, которые читали все. Детектив как жанр и популярность, с ним связанная, развратили ее. Сделали слишком зависимой от этой популярности. Заставили идти на любые ухищрения, чтобы ее сохранить.

И тогда круг замкнулся. И Аглае Канунниковой понадобился личный секретарь, чтобы разгребать дерьмо ее славы.

Каждый день моего пребывания в доме Аглаи мог стать последним (ведь меня никто не удерживал насильно) — и не становился.

Или все дело было в слабостях Аглаи? Милых, небрежно скрываемых слабостях?

Она была привязана к своей собаке, маленькому чудовищу, один вид которого приводил меня в содрогание. Она читала Ксоло стихи на испанском (я сама это слышала, приставив к стене литровую банку и приложив к ней ухо). Она обожала старое французское кино, она умело обращалась с серебром (с десяток колец на ее пальцах вовсе не выглядел вульгарно); она могла сделать своей сообщницей любую вещь, она была по‑детски равнодушна к деньгам… В ее доме не было ни одной пепельницы, хотя курила она как паровоз, стряхивая пепел куда попало.

И потом — она была удивительным собеседником.

Если, конечно, снисходила до меня.

Это случалось нечасто, но случалось. Мы никогда не говорили об обыденных вещах — на них ей было наплевать. Но она так умела препарировать человеческую природу, что у меня даже дух захватывало. Если бы она только захотела!..

Если бы она только захотела — она могла бы основать любое учение, любую секту.

Если бы только она захотела — она могла бы без всяких последствий ограбить Национальный резервный банк США, музей Гугенхэйма, ближайший ларек.

Если бы она только захотела — она бы могла заарканить любого мужика. Любого — или всех сразу.

У знаменитостей не должно быть изъянов во рту, от этого зависит их распроклятый имидж. Они готовы терпеть во рту целые кладбища мертвого фарфора, лишь бы не выпасть из обоймы.

В чем дело, Аглая? Или ты не играешь по общим правилам?

Глянцевые знаменитости обоих полов — все как один холеные, загорелые, оскалившие в снисходительной улыбке идеально ровные зубы (уж не сам ли господь бог снабжает запасными челюстями своих любимцев?); глянцевые знаменитости — мне не было никакого дела ни до них самих, ни до их верных возлюбленных и верных татуировок, ни до их обожаемых устриц и обожаемых ботинок в стиле «унисекс

еще тихий вечер с Аглаей.
– Ну, и как вам этот гибрид платяного шкафа с вибратором? – спросила она, стоило мне только переступить порог.
– Ужасно, – я рассталась с Рабенбауэром не больше сорока минут назад, и поэтому впечатления от встречи были особенно сильны. – Вы собираетесь с ним работать?
– Вы. Работать с ним будете вы. Я, к сожалению, даже не смогу появиться в его обществе.
– Почему?
– Он смотрится как профессиональный жиголо. Даже если на него напялить профессорскую мантию, усадить в инвалидное кресло и дать в руки воздушный шарик. Все подумают, что Аглая Канунникова завела себе жеребца на старости лет. И предается порочным страстям. А у меня репутация.
А у меня, выходит, нет.

– Ну, и как вам этот гибрид платяного шкафа с вибратором? – спросила она, стоило мне только переступить порог.
– Ужасно, – я рассталась с Рабенбауэром не больше сорока минут назад, и поэтому впечатления от встречи были особенно сильны. – Вы собираетесь с ним работать?
– Вы. Работать с ним будете вы. Я, к сожалению, даже не смогу появиться в его обществе.
– Почему?
– Он смотрится как профессиональный жиголо. Даже если на него напялить профессорскую мантию, усадить в инвалидное кресло и дать в руки воздушный шарик. Все подумают, что Аглая Канунникова завела себе жеребца на старости лет. И предается порочным страстям. А у меня репутация.