Мос-Анджелес. Избранное

В случае Кабакова интуиция подсказывает нам, что «там», безусловно, что-то есть, нечто очень важное, что всем нам необходимо узнать, но художник прилагает титанические усилия, чтобы от нас это скрыть. Он надевает на себя бесконечную серию масок, одна внутри другой — это как русская матрешка или смерть Кощея Бессмертного, которая находится в яйце, которое находится в утке, которая...
Он не дает возможности насадить себя на булавку теории или школы. Как только нам показалось, что мы посадили его в искусствоведческую сетку, как он почти как его муха, уже перелетел в другое место. Радикальность его жеста состоит в том, что он примерно в одно время с Роланом Бартом и Мишелем Фуко поставил под сомнение саму идею авторства. Парадокс состоит в том, что художник, утверждающий вслед за Самюэлем Беккетом «какая разница кто говорит», произносит эти слова безошибочно узнаваемым голосом.

Это литературный проект, выполненный художником. Как сказал Роберт Сторр: «У Кабакова цели повествовательные, но средства изобразительные».

Религиозность для Кабакова — это состояние включенности в ноосферу, а свет — это атрибут такой включенности, своего рода индикатор, показывающий, что «прибор включен».

Все люди делятся на тех, кто, в принципе, может понять, и тех, кто не может

Сам Кабаков объяснял, что фанатический труд — это просто бегство от бессмысленности жизни.

Нас учили условному несуществующему английскому языку, тщательно охраняя нас от той реальной жизни, где английский язык функционировал.

«услужливый дурак опаснее врага»

На пороге стояла юная американская старушка в шортах.

фразу «неверующему человеку поверить очень легко».

— Бабушка, а ты помнишь крепостное право?
— Помню, внученька, — отвечала кроткая карелка.
— А как его отменяли, помнишь?
— Помню, внученька. Мы так плакали, так плакали. Что теперь с нами будет, кто о нас позаботится...