История чтения

Канадский эссеист Стэн Перски однажды сказал мне, что «у настоящего читателя миллион автобиографий», потому что в каждой новой книге мы находим что-то от нашей собственной жизни.

Поколения диктаторов знали, что неграмотными подданными управлять проще всего; поскольку нельзя разучиться читать, после того как вы читать научились, следует также ограничивать круг чтения. Именно поэтому книги, как ничто другое из человеческих творений, подвергались гонениям со стороны диктаторов. Абсолютная власть требует, чтобы вся доступная литература была официально одобренной; вместо целых библиотек достаточно слóва правителя. Вот что писал Вольтер о книгах в сатирическом памфлете под названием «Относительно ужасной опасности чтения»: «Столь легкий способ передавать свои мысли, очевидно, имеет целью рассеять невежество, кое составляет охрану и спасение всякого благоустроенного государства» [617].

«В общем, — писал Кафка в 1904 году своему другу Оскару Поллаку, — я думаю, мы должны читать лишь те книги, что кусают и жалят нас. Если прочитанная нами книга не сотрясает нас, как удар по черепу, зачем вообще читать ее? Скажешь, что это может сделать нас счастливыми? Бог мой, да мы были бы столько же счастливы, если бы вообще не имели книг; книги, которые делают нас счастливыми, мы могли бы с легкостью написать и сами. На самом же деле нам нужны книги, которые поражают, как самое страшное из несчастий, как смерть кого-то, кого мы любим больше себя, как сознание, что мы изгнаны в леса, подальше от людей, как самоубийство. Книга должна быть топором, способным разрубить замерзшее море внутри нас. В это я верю»

Брант использовал слова дурака, чтобы описать самого себя; Гейлер воспользовался описанием, чтобы разделить книжную глупость на семь типов, причем каждый тип сопровождался позвякиванием одного из бубенцов шутовского колпака. По Гейлеру, первый бубенец возвещает о дураке, который собирает книги из тщеславия, как если бы речь шла о дорогой мебели. Уже в I веке н. э. латинский философ Сенека (которого Гейлер любил цитировать) осуждал показное собирательство книг: «Многие люди, не получившие образования, используют книги не как инструменты познания, но как украшение для гостиной залы» [646].

Гейлер настаивает: «…тот, кто хочет, чтобы книги принесли ему славу, должен чему-то от них научиться; ему следует хранить их не в библиотеке, но в голове. Но этот первый дурак заковал книги в цепи и сделал их пленницами; если бы сумели они освободиться и заговорить, то обратились бы к судье, требуя, чтобы дурака, а не их посадили под замок»

В одном из самых ранних еврейских философских текстов, написанном приблизительно в VI веке — Сефер Йецира — утверждается, что Бог создал мир тридцатью двумя путями мудрости. Эти пути мудрости — десять сфирот, или цифр, и двадцать две буквы [8]. Из сфирот были созданы все абстрактные понятия, а из двадцати двух букв — все истинно существующее в трех сферах космоса: мире, времени и человеческом теле. Вселенная, по иудейско-христианской традиции, представляет собой рукописную книгу, состоящую из букв и цифр.

Обнаружив, что дочь читает «Катехизис», готовясь к причащению, она немедленно взрывалась: «Как же я ненавижу эту гнусную привычку задавать вопросы! „Что такое Бог?“ „Что такое это?“ „Что такое то?“ Эти вопросительные знаки, эта навязчивость, это любопытство, по-моему, все это ужасно нескромно! И столько путаницы, просто подумать страшно! Кто, интересно, превратил десять заповедей в такой бред? Ну, уж нет, такой книге нечего делать у ребенка в руках!»

Например, у евреев в Средние века ритуал обучения чтению был тщательно разработан. На празднике Шавуот, посвященном получению Моисеем Торы из рук Божьих, мальчика, готового к посвящению, заворачивали в талес, молитвенный покров, и передавали из рук отца в руки учителя. Учитель усаживал мальчика к себе на колени и показывал ему грифельную доску, на которой был записан алфавит, несколько абзацев из Писания и фраза «Да будет Тора твоим занятием». Учитель произносил все написанное вслух, а ребенок повторял за ним. Потом доску мазали медом, и ребенок слизывал мед, поглощая, таким образом, и священные слова. Строки из Библии писали также на сваренных вкрутую очищенных яйцах и на медовом печенье все это ребенок мог съесть после того, как вслух прочтет учителю надписи[144].

Мы не можем вернуться к той самой книге или к той самой странице, потому что в лучах этого света меняемся мы и меняется книга, и наши воспоминания то становятся ярче, то снова меркнут, и мы никогда не знаем наверняка, чему научимся, о чем забудем и что вспоминаем. Не подлежит сомнению лишь то, что чтение, вызывающее к жизни голоса прошлого, иногда сохраняет их для будущего, чтобы мы могли воспользоваться ими самым смелым и неожиданным образом.

Чтение букв на странице — лишь одна из его граней. Астроном, читающий древнюю карту звездного неба, которое сейчас выглядит совсем по-другому; японский архитектор, читающий землю, на которой будет выстроен дом, чтобы оградить его от злых сил; зоолог, читающий следы животных в лесу; игрок в карты, читающий мимику своего партнера, прежде чем сделать победный ход; танцор, читающий указания хореографа, и публика, читающая движения танцора; ткачиха, читающая сложный узор будущего ковра; органист, читающий записанную на страничке музыку; мать, читающая лицо ребенка в поисках радости, испуга или любопытства; китайский предсказатель, читающий древние знаки на панцире черепахи; любовник, читающий в ночи под простыней тело возлюбленной; психиатр, помогающий пациентам читать их собственные пугающие сны; гавайский рыбак, читающий океанские течения, опустив руку в воду; фермер, читающий погоду в небесах, — все они владеют одним и тем же искусством толкования знаков.

Книга должна быть топором, способным разрубить замерзшее море внутри нас.