Словоточие

Привыкшие терять, к своим потерям чутки,

Мы собственную жизнь целуем в пересказ,

И нет для нас вернее цветочков-незабудок,

И нет для нас дороже ушедшего от нас.

А дождь идет сейчас. Он мокрый и лохматый,

Он всей своей спиной прижался к мостовым,

За пазуху ползет он всем своим охватом,

Дурачится юнцом и кажется святым.

И я иду сейчас. Стираю рукавами

Сиреневость дождя с промокшего лица,

А он колотит в грудь, почти по диафрагме,

А он стучит в меня, последнего глупца.

Прошли.

И дождь, и я.

Так быстро, словно море

Отхлынуло назад.

Все сухо.

Все мертво.

Я жаловался дню — как долго ты проходишь!

Как только день прошел…

Я полюбил его.

Давай поссоримся? И больше — разбежимся
По рукавам текущих дел, по всей смирительной
Рубашке века. Говоришь, что стал чужим я?
Но знаешь, все в нас, как и прежде, относительно.
Давай поссоримся. Я выйду в эту раннюю
Переосмысленность твоих сражений с временем,
Пройду весь мир, пройду болотами, полянами,
Дойду пешком я до зимы, дойду до севера.
И, может, лучше будет, если там останусь я
Таким как был — немного злым, слегка рассеянным.
А ты бледнее станешь — мраморная статуя,
И ты мудрее станешь — тишина за стенами.
Уж лучше ссориться, чем биться в эти лысые
Глухие окна неизменной непричастности.
Ты станешь спиртом, я в тебе рассыплюсь искрами,
И мы сгорим, но все сожжем до голой ясности.
Я небо-дом жилой из мыслей-этажей скую,
Смешаю грязь в себе со светом, не побрезгую,
На полузаспанную логику житейскую
Отвечу яростным безумием поэзии.

Уже век иду по бездорожью,

На ночлег по хатам не прошусь -

Нет ночлега мне, я весь исхожен,

Нет покоя - я и не ищу.

Уже век обматываю тряпкой,

Грубой тряпкой кровостопье ног

И ума мозольное культяпье,

Уже век - бродяга без сапог.

Изнемог, продрог, а только все мне

Пыль и степь встревожено важны.

Уже век я то и дело помню

Светлый лоб самой твоей души.

Помню взгляд, растрепанный по книгам,

Горько-карий, каре-краевой.

Этих глаз мне не изжить, не выгнать,

Этих глаз мне испеть строкой,

И от них - до боли безграничных,

От твоих (я ими и живу!)

От твоих горячечных, горчичных

Я ушел. И век уже иду...

Этот свет обернется другим темнотой -

Кто-то схватит руками свой выкрик у горла

И застынет,

Застонет,

Как глухонемой,

И застанет

За стоном

Сердечную мерзлость.

Кто-то тихо, тревожно плечами пожмет,

Доживет прежней жизнью два дня

И очнется,

И поймет,

И пожнет черный высохший плод,

Задрожит в теле небом,

Рванется до солнца.

Кто-то — люди, которые жили с тобой

Или жили тобой,

Теплотой окружая,

Люди с сердцем — в любовь,

Люди с верой в добро,

Все собьются в прощальную черную стаю.

Будет свет впереди.

Будет свет — как живой.

Но и свет распадается в душах на масти.

Этот свет обернется другим темнотой -

Ярко вспыхнешь звездой,

Но для жизни погаснешь.

Я открыл приют для голодных птиц,
У них сотни крыльев, у них нет лиц.
Я кормлю пшеном черных теплых букв
Бесконечность перьев и жадных рук.
И не важно то, что болит в груди,
Рядом с ними я становлюсь другим
И учусь все чаще не петь, молчать.
Прилетайте, птицы, на горький чай,
Посмотреть в обертке красивых слов
На мою печаль и мою любовь.
Прилетайте есть, прилетайте пить
И совсем по-птичьи к утру забыть.
Ночью птицы спят, ночью тихо жить,
Ночью громче сердце и меньше лжи,
По ночам во мне говорят стихи,
И светло душе, и шаги легки.
Ночью птицы спят, я сижу один,
Может быть, прощен, может быть, любим,
Зажигая свет в темноте ресниц,
Созидая корм для голодных птиц.

Вот и все. И стихи кончаются,

Остается простая жизнь,

Остаются зима и пятница,

Остаются слова души,

А она говорит, как шепотом,

А она говорит едва:

«Посмотри, сколько нами прожито,

Сколько нам предстоит труда,

Но когда стихи отболят,

Я прошу: береги себя».

А я молчал, но все во мне цвело,

И все во мне стихами измерялось.

Мой поздний друг, мой первый кавардак

В больной душе, измученной стихами,

Скажи, зачем я, редкостный дурак,

Не привязал тебя к себе руками,

Не рассмешил сентябрьскую грусть,

Не поспешил обнять и успокоить?

И почему сейчас не обернусь,

Чтобы сказать: «Нас было в мире двое».

Ты не жалей, нет времени для нас,

Дела, дела, уроки, склоки, сроки.

Нет, не жалей, но в самый темный час

Ты ничего не жди от черных окон,

Где свет горел, где бегало перо,

Над просом букв вдруг вспомнив птичью стаю,

Где для тебя последним из даров

На книжной полке сердце оставляю.

Облако, как пробник неба - радуйся.

Сколько ей было? Не помню.

Прошлое стало опять

Карточкой в фотоальбоме,

И ни вернуть, ни обнять.

Запах горячей картошки,

Шапка в прихожей моей,

Всё, всё становится прошлым,

То есть не станет новей.

Мы с ней мечтали о многом,

Было нам время - мечтать:

«Хочешь у моря, в шезлонге?

Хочешь сирень по ночам?»

Прошлое пешее наше,

Молодость или обман -

Мы с ней делили рубашку,

Не замечая пространств.

Что теперь помнить об этом?

Ведь ни обнять, ни вернуть.

Словно закончилось лето,

Не обещая весну.

Выросли. Некогда, негде,

Незачем. А из углов

Время хохочет победно,

Время раздачи долгов.

Выросли. Сердимся, сердим,

Учимся не вспоминать

Давнее: «Хочешь, уедем?

Хочешь всю жизнь - не до сна?»

Бывшая прежде любимой,

Ставшая «поздно» и «без»,

Спросит:

- А я тебе в рифму?

- Я не люблю поэтесс.