Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента

Париж, в который я приехал в 1925 году, будучи в нежном возрасте двадцати одного года, и который любил, как любят женщину, уже не тот, что я увижу послезавтра – у меня нет на этот счет никаких иллюзий. Кажется даже, что весь мир, в который мы опять погружаемся, уже отличается от того, из которого мы уезжали всего год назад, когда упаковывали одежду и книги в Вене и отправлялись в Испанию.

Я полагаю, что причины, по которым Германия вступила на путь необузданных завоеваний, лежат глубже, чем очевидный факт, что власть в этой стране захватила банда жестоких и беспринципных гангстеров, которая развратила народ и настроила его на нынешний курс. Корни, я думаю, уходят гораздо глубже, хотя я сильно сомневаюсь, что это растение расцвело бы так, не будь Гитлера.

На что Сталин ответил: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной». (Примеч. авт.)

В браке или вне брака. 28 октября 1939 г. Генрих Гиммлер, шеф германской полиции и глава СС, приказал, «переступая через, возможно, необходимые буржуазные законы, традиции и взгляды, поставить великую задачу перед девушками и женщинами благородной крови, даже не связанными узами брака, не по легкомыслию, а по глубокой моральной убежденности становиться матерями детей солдат, уходящих на войну… На тех мужчин и женщин, которые по воле государства остаются дома, нынешнее время тоже накладывает большую, чем когда-либо, священную обязанность становиться отцами и матерями детей». Гиммлер пообещал, что СС позаботится обо всех законных и незаконных детях арийской крови, отцы которых погибнут на фронте. (Примеч. авт.)

Эти люди — Геринг, Гиммлер, Гесс, Риббентроп и Лей — составляют «большую пятерку» гитлеровского окружения. Их приглашают для консультаций. Все, кроме Геринга, предлагают советы осторожно и с некоторой робостью. В любом случае решение всегда остается за Гитлером.

Нет, эти люди, как бы они ни были задавлены и обмануты самой бессовестной бандой правителей из всех, что знала современная Европа, пройдут очень, очень долгий путь в этой войне. Только отрезвляющее осознание в один прекрасный день того, что выиграть они не смогут, вкупе с гарантиями союзников, что прекращение войны не будет означать их полного уничтожения, заставит немцев засомневаться раньше, чем будет уничтожена та или другая сторона.

Нам, находившимся в Германии так близко к месту действия, видевшим своими глазами марширующие по Европе нацистские сапоги и слышавшим своими ушами истеричные, полные ненависти тирады Гитлера, трудно было исследовать происходящее в историческом аспекте. Я полагаю, что причины, по которым Германия вступила на путь необузданных завоеваний, лежат глубже, чем очевидный факт, что власть в этой стране захватила банда жестоких и беспринципных гангстеров, которая развратила народ и настроила его на нынешний курс. Корни, я думаю, уходят гораздо глубже, хотя я сильно сомневаюсь, что это растение расцвело бы так, не будь Гитлера.

В-третьих, одна из главных пружин, толкающих немецкий народ на полную поддержку войны, по поводу которой у них нет ни малейшего энтузиазма и которую, была б их воля, они закончили бы хоть завтра, это нарастающий страх перед последствиями поражения. Медленно, но верно они начинают осознавать ужасную мощь тех семян гнева, которые их солдаты и гестаповцы посеяли в Европе с момента захвата Австрии. Они начинают соображать, что победа при нацистском режиме, как бы большинству из них он ни был неприятен, лучше, чем еще одно поражение Германии. Случись такое на этот раз, и Версаль покажется миром по доброму согласию, и это будет уничтожение не только их государства, но и немцев как народа. В последнее время многие немцы признавались мне в своих страхах. Они представляют себе, как в случае поражения Германии озлобленные народы Европы, которых они жестоко порабощали, чьи города безжалостно разрушали, чьих женщин и детей тысячами хладнокровно убивали в Варшаве, Роттердаме и Лондоне, разъяренными ордами катятся по их прекрасной и опрятной стране, разрушая ее до основания и оставляя тех, кого не убьют, умирать от голода на опустошенной земле.

Во-вторых, моральный дух немцев высок, потому что немецкий народ считает, что летом он отомстил за свое ужасное поражение в 1918 году и одержал одну за другой военные победы, которые наконец обеспечили ему место под солнцем — сегодня господство в Европе, а завтра, возможно, и в мире. А немецкий характер таков: немец должен либо подчинять, либо подчиняться. Других отношений между людьми на земле он не понимает. Золотая середина греков, которой в какой-то степени достиг западный мир, — это концепция, которая выходит за пределы их понимания. Более того, огромная армия рабочих, крестьян и мелких торговцев, равно как и крупных промышленников, убеждена, что, если Гитлер преуспеет со своим «новым порядком», в чем они сейчас не сомневаются, это будет означать, что в мире больше будет молока и меда для них. То, что это неизбежно будет получено за счет других народов — чехов, поляков, скандинавов, французов, — немцев нисколько не волнует. На этот счет у них никаких угрызений совести нет.

Они жаждут мира. Они разочарованы, подавлены, огорчены тем, что мир не наступил этой осенью, как того обещали. И все же на пороге второй длительной и темной зимы моральное состояние нации весьма приличное. Как объяснить такое противоречие? Надо иметь в виду три следующих момента.

Во-первых, длившееся тысячелетие политическое объединение немцев достигнуто. Гитлер достиг этого там, где его предшественники — Габсбурги, Гогенцоллерны, Бисмарк — потерпели неудачу. Мало кто за пределами этой страны понимает, насколько это объединение связало германскую нацию, дав людям уверенность в себе и ощущение своей исторической миссии, заставив забыть о личной неприязни к нацистскому режиму, его лидерам и варварским деяниям, которые они совершили. Кроме того, вместе с возрождением армии и военно-воздушных сил, с тотальной реорганизацией промышленности, торговли и сельского хозяйства в масштабах, никогда ранее в мире не виданных, это заставляет немцев ощущать себя сильными. Для большинства немцев это само по себе цель, ведь в соответствии с их жизненными принципами быть сильным — это все, что нужно в жизни. Это проявление примитивного племенного инстинкта древних германских язычников, живших в обширных северных лесах, для которых грубая сила была не только средством выживания, но и целью жизни. Это примитивный расовый инстинкт «крови и земли», который нацисты разбудили в германской душе гораздо успешнее, чем кто-либо из их предшественников в новой истории, и он показал, что влияние христианства и западной цивилизации на германскую жизнь и культуру было лишь видимостью.

Я последую за ней в декабре. Думаю, пользы от моего пребывания здесь уже почти нет. До недавнего времени, несмотря на цензуру, я считал, что, сообщая новости из Германии, я могу делать свою работу честно. Но это становилось все труднее и труднее, а сейчас почти невозможно. Новые инструкции как для военных, так и для политических цензоров заключаются в том, что они не могут позволить мне говорить что-то такое, что может создать в США неблагоприятное впечатление о нацистской Германии. Кроме того, новые ограничения на освещение по радио авиационных налетов вынуждают либо давать абсолютно лживое их описание, либо не упоминать о них вообще. Обычно я выбираю последнее, но это почти так же нечестно, как и первое. Короче говоря, рассказывать о войне или условиях жизни в Германии все как есть больше нельзя. Нельзя называть нацистов нацистами, а вторжение вторжением. Ты разжалован до ретранслятора лживых официальных коммюнике, а это может делать любой автомат. Более интеллигентные и порядочные цензоры даже спрашивают меня в конфиденциальной обстановке, зачем я здесь. Оставаться в таких условиях у меня нет ни малейшего интереса. С моей глубокой и жгучей ненавистью ко всему, что олицетворяет собой нацизм, мне никогда не было приятно жить и работать здесь. Но все это отходило на второй план, пока была работа, которую нужно делать. Ничья личная жизнь в Европе больше не берется в расчет, и у меня не было ее с тех пор, как началась война. А теперь нет даже работы, которую стоит делать…