Илья Кормильцев

второе, хотя в принципе это одно и то же, что основной посыл того, что он говорит, обращен к абсолютно индифферентной аудитории, которая думает примерно также, которая поддержит, скажет, да, конечно, сколько же это может продолжаться. То есть это глубокая уверенность, что мнение большинства совпадает, и отношение большинства, как совершенно справедливо было замечено, что это был разговор средних обывателей, направленный очевидно на поддержку и на энтузиазм тех же самых средних обывателей, которым он был адресован. И что меня заволновало, что действительно является проблемой, насколько адекватна такая оценка собственного народа правительством. Насколько она соответствует истине или, может быть, все-таки эти люди немного заблуждаются, и люди в среднем более умны, более тонки, менее однозначны в своих оценках того, что происходит в стране в отношении культуры или искусства.

Я, стоя на этих гуманистических позициях, говорю, что речь не может идти только о личности, личности не равны между собой в духовном смысле очень сильно. И их попытка уравнять, когда говорят о демократии и правах человека, — это попытка всего лишь уравнять юридическое к ним отношение, а не уравнять человека вообще. К сожалению, об этом забывают многие гуманисты и либералы и признают юридическое равенство как свидетельство равенства людей между собой.

В окружающей меня реальности я выбираю точки наименьшего сопротивления и устремляюсь туда, как газ. В разную эпоху и в разное время эти точки совершенно разные, и я выбираю их, исходя из возможностей этой реальности. Например, сейчас люди активнее слушают музыку, а сейчас люди активнее читают публицистику, а сейчас люди больше интересуются еще чем-то. В этом смысле меня можно назвать идеальным оппортунистом, идеальным коньюнктурщиком, если исходить из содержания того, что я делаю, а не из формы. Содержание — это я сам, а форма — она всегда зависит от тех возможностей, которые предоставляет время. Я не вижу принципиальной разницы между формами моего присутствия в реальности.

Как любил говорить наш учитель, красота девочки была «в природе вещей»; это была та красота, которую люди втайне ожидают от каждой женщины – да что там! – от каждого неодушевленного предмета, – но не встречают почти никогда. В присутствии Психеи все становилось прекрасным: когда девочка бегала по лужам, лужи казались красивыми, когда она стояла под дождем, казалось, что с неба льется чистое серебро.

С рабом? — сказала я. — Нет, с женщиной.