Майкл Шейбон

Мы правильно обращаемся со смертью, вот что я скажу, — заметил я.
— Мы — евреи?
— «Делай то, делай се. Не делая этого». Нужно, чтобы кто-то тебе так говорил. Разорви черную ленту, завесь зеркало. Неделю сиди дома. Месяц не брей бороду. А потом одиннадцать месяцев каждую неделю ты ходишь в синагогу, встаешь, и тебе... ну, не знаю.

больше всего устал горевать о бабушке. Даже когда активное умопомешательство улеглось до хронического невроза, общего для всех актеров, она осталась очень трудной женщиной. Однако то, что любить ее было тяжким трудом, не уменьшало его любви. Если по временам груз неведомого секрета не давал бабушке любить себя и тем отвечать на его чувства, сама страсть, с которой она цеплялась за него в эти минуты, была вполне достаточной компенсацией. Бабушка утоляла его голод в самых разных смыслах слова. Теперь остался лишь поденный труд горя. Дед хотел отдыха. Хотел, чтобы его, как всех скорбящих Сиона, оставили в покое.

Однако истина состояла в том, что ярость не нуждается в искре или предлоге. Она — его врожденная часть, как влечение, любопытство и грусть. Трудно отказаться от мечты о хрусте костей.

Можно ли простить мертвых? Что такое прощение — чувство или сделка, для которой нужны двое?

лицо, созданное для удовольствий, но обученное искусству печали

— Эти люди не начинают беспокоиться, пока ребе им не прикажет беспокоиться, — говорит Цимбалист.
— Может, им и не о чем беспокоиться, — предполагает Берко. — Может, ребе уже побеспокоился за них и все уладил.