Роберт Хьюз

цари, императоры и диктаторы — неважно, правого или левого толка, — всегда испытывают недоверие к портовым городам. Уж слишком те открыты иностранным влияниям, странным, чужеродным идеям. Это ненадежные области с эмоционально лабильным населением. Туда, в отличие от закрытых столиц, легко войти, и выйти оттуда тоже нетрудно. Порт — место, где «квинтэссенция» страны, такая, какой себе ее представляет правящая власть, начинает испаряться и улетучиваться

«Setze jutges d'un jutjat menjen fetge d'un penjat» («Шестнадцать судей трибунала едят печень повешенного»). Считалось, что ни одному «шепелявому кастильцу» не под силу преодолеть это скопление фрикативных звуков. «Новая песня» быстро стала популярной.

Осуществить первоначальный план значило бы изучать листву дерева, не принимая в расчет ствол и корни. В основе многого из того, что было построено в Барселоне в конце XIX века, лежит прошлое Каталонии, особенно средневековое прошлое, так что нет никакого смыла пытаться описать новое без старого. Более того, желание возродить славу средневековой Каталонии, которое так остро ощущали барселонские архитекторы периода fin de siéclc, разделяли также писатели, художники и скульпторы.

Что все города формирует политика — трюизм. Но в отношении Барселоны это особенно справедливо и очень заметно. Взять хотя бы Антони (Антонио) Гауди, единственного широко известного каталонского архитектора. Его работы трудно воспринимать, не уяснив себе его взглядов на прошлое Каталонии, на ее автономию, не учитывая его патриархального консерватизма. Именно здесь нужно искать ключ к тому, почему богатые покровители, например (наиболее значительным и заметным из них был Эусеби Гюэль) нанимали Гауди: он не только был гениальным архитектором, но и разделял их политические убеждения. История архитектуры Барселоны написана по его плану, и невозможно понять ее, особенно архитектуру XIX столетия, когда имел место мощный взрыв национального самосознания, не уяснив себе местного колорита этих зданий, который иностранцы часто склонны приписывать «всего лишь» фантазии Гауди.

Я понял, что человек, для которого я пишу, — это, может быть, я сам, только моложе, такой, каким я впервые подпал под обаяние этого города, названного Жоаном (Хуаном) Марагалем la gran encisera, «великой обольстительницей»

Внутри — относящаяся к XIX веку сетка Эйшампле (Расширения), занимающая прибрежные области, где склоны гор спускаются к Средиземному морю. Это Новый город, ковер с часто повторяющимся узором из площадей и скошенных углов, пересеченный длинными улицами.

причина моего приезда в этот город была весьма опосредованной — я сдвинулся на Джордже Оруэлле и хотел увидеть место, перед которым он благоговел, — единственный европейский город, тронувший этого островного жителя

За тысячу пятьсот лет своего существования Барселона дала всего лишь пять значительных имен, которые сразу приходят на ум: виолончелист Пау Казальс, художник Жоан Миро и его несколько потускневший современник Сальвадор Дали, причем двадцать пять лет назад оба еще были живы, и покойный архитектор Антони Гауди, кото

Жан Жене, например, поместил действующих лиц своей пьесы «Балкон» в обветшалый публичный дом, который в 1960-х годах все еще существовал в Эйшампле. Это было заведение с обшарпанными комнатами, напоминавшими о допотопной ярмарке в Тибидадо.

Бывают дни, когда можно увидеть всю Барселону, не сходя с места. Точка обзора — старая ярмарка в горном массиве Колсерола за городом, известная как Тибидадо. Это странное название восходит к латинской фразе «Я дам тебе» — словам, сказанным дьяволом Иисусу Христу, когда тот поднял Христа на гору и показал ему земные просторы во всей их соблазнительности. Иисус отказался от предложенного дара.