Денис Джонсон

тот вечер почему-то был самым лучшим из всех. У нас были деньги. Мы были чумазые и уставшие. Обычно мы чувствовали вину и страх, потому что с нами что-то было не так и мы не знали что; но в тот день мы чувствовали себя как люди, которые поработали.

Но ничего из того, что я мог придумать, неважно, насколько это было драматично или чудовищно, не могло заставить ее раскаяться или любить меня так, как в начале, когда она еще не знала меня по-настоящему.

Кто-то плеснул святой водой мне на щеку и сзади на шею, но я ничего не чувствовал. Еще много лет.

Женщины — пустые сияющие пятна с парящими в них фотографиями печальных девушек.

передо мной была великая печаль человеческой жизни. Не в том смысле, что все мы когда-нибудь умрем, — это не так уж и печально. Я имею в виду, что он не мог рассказать мне, что ему снится, а я не мог сказать ему, как все на самом деле.

Она еще не знала, что ее муж мертв. Мы знали. Вот почему у нее была такая власть над нами.

«Со мной все в порядке», — как у меня язык-то повернулся. Но я всегда был склонен обманывать врачей, как будто крепкое здоровье полностью состояло в способности их одурачить.

В основании нашей дружбы лежало нечто ошибочное, какое-то изначальное недопонимание, которое пока что не всплыл

Мужчина, который свешивался из разбитой машины, все еще был жив, я остановился рядом с ним, потому что уже немного освоился с тем, насколько страшно он был покалечен, и убедился, что ничем не могу помочь

Дышать ему оставалось недолго. Я это знал, а он нет, — передо мной была великая печаль человеческой жизни