Флориан Иллиес

«Завтра днем иду в ЗАГС, чтобы мне там вставили кольцо в нос. Нинон давно этого хотела, а теперь она так активно занималась строительством дома и т. д. и т. п., в общем, так тому и быть». А потом «Нинон едет в свадебное путешествие». Так тому и быть — из-за незаменимости Нинон и из-за «т. д. и т. п.». Кто мог ожидать от Гессе, создавшего и мечтательного «Сидхартху», и обожженного солнцем «Степного волка», такой унылой причины для женитьбы?

Под ногами мягкий песок, наверху высокие кроны сосен, в носу густой запах черники, в ушах шум волн, набегающих на берег, одна за другой, одна за другой. С запада дует теплый ветер. Потом все члены этой такой большой и такой странной семьи Манн будут говорить, что были счастливы тем летом 1930 года, на северо-восточном краю Германской империи, в Ниддене [34] на Куршской косе, где писатель на средства от только что полученной Нобелевской премии построил дом на светлом песке. Дом красуется на высокой дюне между прусской лазурью узкого залива и пронзительно-зеленым цветом Балтийского моря, а над ним в бескрайнем небе громоздятся облака, свет не знает преград на этой неспокойной полосе между материком и морем, между цивилизацией и природой.

Вечером вся семья поднимается на высшую точку дюны и смотрит на заход солнца.

Писать глупо, — телеграфирует он своей жене с летней дачи на озере в местечке под названием Капут, — в воскресенье поцелую тебя устно». Стало быть, воскресенье равно поцелуй плюс время в квадрате.

Когда журнал The New Yorker просит у него короткий автобиографический текст, Фицджеральд отправляет список всех алкогольных напитков за последние годы. Он пьет, чтобы ощутить всю глубину своего падения, чтобы стать таким же мерзким, каким он себя чувствует в трезвом состоянии.

«Он ненавидел говорить, он ненавидел смотреть, потому что не хотел жить тоской. Эмигрант очень любил свою страну. Никто не запретил ему любить свою страну. Но ему запретили жить в этой стране. Мучения и тоска — вот что я принес с собой из моей страны»

Два года войны, ранений, страха и отчаяния. Потом десять лет ушло на осмысление войны. Сначала он был редактором корпоративного журнала производителя шин Continental, потом журналистом в берлинском издании Sport im Bild. И только здесь, в этом городе, несущемся в будущее, среди шестидневных велогонок, теннисных турниров, боксерских поединков, заездов гоночных болидов, только в купе этого скоростного поезда, что зовется жизнью, Ремарк смог наконец написать о парализующей тяжести войны: «Мы не нужны самим себе». Он говорит о том, на какие чувства не способно это поколение. Тот факт, что Эрих Ремарк взял себе второе имя, Мария, — лучшее свидетельство его преклонения перед Райнером Марией Рильке, умершим в 1926 году, героем для всех, кто считает молчание лучшей формой коммуникации с миром после того, что им довелось пережить.

Она еще в поезде пишет ему страстное письмо. Он пишет в ответ: «У Вас великолепная, незабываемая попа».

Юлиуса Мейер-Грефе

изобрел двенадцатитоновую музыку – основу музыки современной, рожденную из ужаса ее создателя перед тем, что его ждет. Рождение рационального из духа суеверия.

ьоренци», которую он писал в пору, когда привыкал любить Катю