Саймон Кричли

Психотические тенденции если и существуют, то они (как и в случае с «Поминками по Финнегану» Джойса или «Театром жестокости» Арто) сублимируются в искусство.

Божье творение так устроено, что в нем нигде нет пустого места, всюду толкотня.

Так, на мой взгляд, можно определить антиутопию Боуи с позиции беспощадной диалектики Просвещения. Мы объявляем, что Бог умер, и становимся богами сами лишь для того, чтобы лучше убивать, эффективнее уничтожать. Мы стали язычниками. Дантон продолжает:
Мир — хаос. Ничто — еще не рожденный мирабог [das Nichts ist das zu gebarende Weltgott].
«Смерть Дантона» заканчивается тем, что Люсиль — скорее Офелия — садится на ступени гильотины, где спят надзиратели.

Поэзия — это шаг, акт свободы по отношению к миру, обусловленному величием абсурда, миру человеческому. Таким образом, антиутопия Бюхнера — условие для появления утопии. И в связи с этим я хочу сказать о Боуи только одно: его творчество — такой шаг и есть. Оно освобождает нас от цивилизации, застывшей и мертвой. Дом, падающий с обрыва, не ремонтируют. Антиутопия Боуи также и утопична.

То, что описывает здесь Боуи — бюхнеровский мир террора. В первой строчке, где «силуэты и тени наблюдают за революцией» [silhouettes and shadows watch the revolution], — усталость и недовольство постреволюционной ситуацией.

Так где же мораль во всем этом верблюжьем дерьме? Поп-звездам вроде кошмарного Боно суждено превратиться в Салмана Рушди на диете и изрекать либеральные банальности о состоянии мира и о том, как мы можем сделать его лучше. Но Боуи уличает это либеральное самодовольство во лжи, подвергая его простой и грубой критике

Следующая песня на «Scary Monsters», Up the Hill Backwards, начинается так: «Вакуум, образовавшийся с приходом свободы, и мнимые возможности, которые она предлагает» [The vacuum created by the arrival of freedom, and the possibilities it seems to offer]. Как и крик Люсиль в конце «Смерти Дантона», эта строчка отдает консервативной критикой французской революции Эдмунда Бёрка. Но если применять логику Целана, здесь нет приверженности ни монархии, ни «вчерашнему дню», только тяга к королевскому величию абсурда, к абсурдности, которая царит в человеческом мире. Такова поэзия в целановском смысле, такова поэзия Боуи.

Нас объединяли разочарованность и ощущение, что мы во всем облажались; настроения начала 70-х ярче всего выражены в All the Young Dudes, написанной Боуи для Mott the Hoople.

Той холодной зимой я услышал пробирающий до костей ледяной модернизм.

Это что-то наподобие концепции саморазрушающегося искусства Густава Метцгера, и Боуи, пожалуй, даже более убедительный пример ее воплощения, чем бывший ученик Метцгера Пит Таунсенд, который в составе The Who саморазрушительно громил всё их оборудование в конце выступления.