Альберт Лиханов

мне хотелось извиниться перед ним, наверное, надо было извиниться за этот срам, за эту дикость, пусть даже я сам и не виновен, но что-то неведомое подсказывало совсем другое: молчи и сделай вид, будто ничего не произошло, помочь ничем нельзя, а вспоминать позорно, и прежде всего ему. Молчи, как молчит он, и всё.

Мы стояли, глядели друг на друга, пока Фридрих не отвёл взгляд.

Молча поговорили, ничего себе.

потолком протянуты цветные бумажные ленты, такие же струятся сверху вниз по шведской стенке, облагораживая действительность.

был велик Юра?

Прежде всего он не ругался. Все мы прошли в нашей спартанской школе и очень быстро освоили тот поразительно доходчивый мужской язык, в котором, кроме предлогов и междометий, нет ни одного печатного слова. И Юра прошёл, как же, ведь уши не занавесишь. Железный человек уроки прошёл, а ни одного грязного слова не повторил.

Они собирали лица артистов. А нас интересовал кадроплан. Конечно же, не за взятку — какие у Юры взятки, — а просто так, из уважения к мальчику, который столь страстно любит кино, эти женщины с ножницами, никогда так и не увиденные мной, одаривали Юру, а значит, и меня кадриками из «Весёлых ребят», «Серенады солнечной долины», а чуть позже из «Тарзана» с великолепным Джонни Вайсмюллером в главной роли.

Газеты, целый ворох, жгли портфель. Казалось, ещё немного, и он задымится. Едва дождавшись конца уроков, я кинулся домой. Требовалось побыть одному.

Боже, как я наслаждался своим скромным творением! Сперва я рассмотрел снимок и подпись с моей фамилией под ним просто как обычный читатель. Потом вгляделся в подробности — видна ли ретушь.

Как недостаёт в эту пору общих рассуждений, и как подхватывает, поддерживает чья-то рядом идущая жизнь, так похожая на твою и которой ты хотел бы горячо подражать.

Каждой стае нужен предводитель.

А старший друг — каждому человеку.

эти шуршащие, шепчущиеся, смеющиеся, вскрикивающие колонны прерывистым потоком двигались навстречу друг другу, и молодые, а оттого зоркие глаза хорошо различали, кто идёт навстречу. Иной раз кто-то кивал головой, отмечая знакомого, кто-то, особенно мальчишки, громко выкрикивали имена приятелей, звали их к себе, те перебегали дорогу и постепенно народ свивался в клубки, объединённые или номерами родимых школ, или улицами, или компаниями, чаще спортивными.

Пока же я слушал его, а прислушивался к себе: во мне раздавался треск. Что-то разрушалось во мне, какие-то важные постройки.

И надо было начинать сначала.

Я огрёб пятьсот рублей, поощрительное рукопожатие самого редактора и сильное сомнение насчёт будущности: не дай бог, если оставшуюся жизнь придётся заниматься сочинительством вроде этого…

при чём тут Владька, ему всё равно, где пошаркать ботинками, а людей с такими простыми намерениями никто не задевает, чего уж там, речь шла именно обо мне!