Катя Петровская

Иной раз именно крупица поэтического вымысла делает воспоминание подлинно достоверным.

мы, дети семидесятых годов, упоенные духом этой войны, которая стала для нас важнейшим прологом всемирной истории, всецело завладев воспитанием чувств, — любовь и утрата, дружба и предательство, мы всё черпали из неиссякаемого источника этой войны

Мы делали именно то, чего требовали от нас наши школьные идеологи, мы чтили ветеранов войны, но чтили, увильнув от принуждения, мы чтили их без разрешения и ощущали в этом что-то революционное

Попадать в плен запрещено, а уж оказаться в плену и выжить — тем более. Это была одна из негласных советских военных директив. Кто выжил в плену — предатель, и лучше смерть, чем предательство. А значит, всякий, кто возвращается из плена — предатель и должен понести наказание

Мой украинский опыт не давал ответа, каким образом можно пригонять коров на джипе, между джипом и коровами у нас пролегают миры, по преимуществу непроходимо заболоченные.

Мы росли с 20 миллионами погибших на войне, потом выяснилось, что погибших гораздо больше. Мы избалованы и испорчены числами, изнасилованы привычностью мыслей о насилии, ведь, поняв, осознав такие числа, принимаешь и насилие. Меня охватывает мрак, я не знаю, почему все это звучит столь обычно, буднично, почти скучно.

Любая история семьи — альтернатива государственной идеологии, в рамки которой ее невозможно втиснуть, ведь в каждой семье есть что-то, что противоречит «верховному» мифу

Название книги — попытка понять, сколько неясного и неразрешенного содержится в том, что мы называем исторической правдой. Все эти «кажется» — неприятие убийственных «закономерностей» истории.

всеведущий гугл над нами все равно что бог, и он не дремлет, и, стоит нам начать что-то искать, он при малейшей возможности будет нам это подсовывать точь-в-точь как все остальное

встречаешь только себя, господь нагугливает наши пути, следя, чтобы мы не выпадали из колеи, мне то и дело встречаются люди, ищущие то же,