Катя Петровская

Мой украинский опыт не давал ответа, каким образом можно пригонять коров на джипе, между джипом и коровами у нас пролегают миры, по преимуществу непроходимо заболоченные.

Мы росли с 20 миллионами погибших на войне, потом выяснилось, что погибших гораздо больше. Мы избалованы и испорчены числами, изнасилованы привычностью мыслей о насилии, ведь, поняв, осознав такие числа, принимаешь и насилие. Меня охватывает мрак, я не знаю, почему все это звучит столь обычно, буднично, почти скучно.

Любая история семьи — альтернатива государственной идеологии, в рамки которой ее невозможно втиснуть, ведь в каждой семье есть что-то, что противоречит «верховному» мифу

Название книги — попытка понять, сколько неясного и неразрешенного содержится в том, что мы называем исторической правдой. Все эти «кажется» — неприятие убийственных «закономерностей» истории.

всеведущий гугл над нами все равно что бог, и он не дремлет, и, стоит нам начать что-то искать, он при малейшей возможности будет нам это подсовывать точь-в-точь как все остальное

встречаешь только себя, господь нагугливает наши пути, следя, чтобы мы не выпадали из колеи, мне то и дело встречаются люди, ищущие то же,

Я росла не в людоедские, а уже в вегетарианские времена, — как сказала Ахматова, а мы потом повторяли, — и все наши утраты мы списывали на войну

с факультета дефектологии, как у нас все еще именуется лечебная педагогика,

Для всякой, даже самой тяжкой болезни Господь ниспосылает исцеление»,

ведь из приличной семьи, что у нас неизменно означало: «собственнические инстинкты следует обуздывать», — при нашей бедности это нетрудно, зато это придавало нам достоинства, подтверждая нашу порядочность и благовоспитанность.