Михаил Энгельгардт

Толстеют ли люди от шуток, или сама толщина располагает к шутке – этого я никогда не мог узнать доподлинно,

Его сердце — висящая лютня,

Лишь дотронуться — она зазвучит.

Боюсь не столько самой опасности, сколько ее неизбежного следствия — ужаса.

«Мое главное занятие теперь являться на палубу „Бигля“ и, насколько умею, корчить из себя моряка. Не знаю, впрочем, удалось ли мне обмануть хоть одного мужчину, женщину или ребенка». (К Генсло, 15 октября 1831 года).

становится безусловно непреодолимым.

внушенный мне дьяволом или моим добрым гением.

А я – я просто Лягушонок, шут, и это моя последняя шутка.

В шутке ему нравилась главным образом широта, и ради нее он готов был пожертвовать глубиною.

х короля он имел тройную цену, потому что был и карлик и калека. Карлики при тогдашних дворах были явлением столь же обычным, как и дураки; и многие короли не знали бы, как скоротать время (а в

умаю, чтоб имя «Лягушонок» было дано этому карлику восприемниками при крещении, вернее