Натан Дубовицкий

Он готов быть кем угодно, только не собой.

Строго говоря — Бога ещё нет, — вещал Егор. — Он — предстоит, Он то, что уже начало происходить между нами и обязательно произойдёт. Везде, где жизнь жалеют, где за ребёночка заступятся, бедному подадут, воевать не поторопятся, поговорят вместо того, чтобы рыло набить — везде происходит Бог, то тут, то там, с каждым годом всё чаще, всё гуще, а там глядишь — всюду будет. Везде, где, видя болезнь и бедность, человек не только плачет и молится, и бежит не только во храм, а и в лабораторию, в университет — изобретать лекарство и средства, производящие богатство, там Бог. Бог будет, и будет Он из машины, из пробирки, из компьютера. Из дерзкой и жалостливой мысли человека о себе самом.

Технология, а не теология открывает теперь Бога. Богу удобно, чтобы ты, Ваня, жил вечно. Богу угодно, чтобы ты хорошо питался, занимался спортом и сексом, чистил зубы, летал бизнес-классом, жил в большой квартире, наблюдался у врача — для того, чтобы ты и Петров, и я также — жили как можно дольше, оттесняя таким образом смерть глубже в будущее. Чтобы мы не отравляли друг другу жизнь, не сокращали и уже тем более не прекращали её друг у друга — так загоним смерть ещё дальше. А там, ещё немного совсем — клонирование, биотехнологии, генная инженерия. И нет её вовсе, а только жизнь вечная и любовь.

двадцать пять не возьму.
— Тогда рублей.
— Тогда возьму. А чего так легко сдались?

Стану модным, как Кирилл, сука, Серебряников, как Северянин в древности. На свободу хочу. Давно, такой-то раб, замыслил я пробег…

Двадцать тысяч долларов, или, как говорят в таких случаях патриоты, пятьсот тысяч рублей.

силовой олигарх, вроде наших нынешних чекистов, —

Жизнь же хоть и задиристая, но ведь при том и маленькая совсем, и хлипкая, и в сущности, такая смешная. Возомнила о себе, дерзит, а ведь забилась в температурный зазор градусов в десять, в какую-то прореху в физике и грозит оттуда тьме, и зовёт бога тощим голосом, и отвоёвывает какие-то микроскопические высотки у беспредельной смерти. Глупая, неказистая, отважная жизнь. Мне жизнь жалко и свою, и вашу, нашу всю. Топорщится, подпрыгивает, чтоб выше казаться. А потом раз — и нет её. Глупо и красиво. Я за жизнь. А вы против. Так что власть — это так, что первое под руку попало.

Оттого, что, как многие русские небедные люди, испытывал неловкость в общении с прислугой, невольно досадуя на то, что вот без нужды унижает человека, человека и так небогатого и которому никогда, видать, не разбогатеть. Дать ему мало совестно, а отдать слишком много — людей смешить, да и себе что останется.

Сбережений не было. Жить хуже привычного казалось немыслимым, а сорваться в бедность при неочевидности новых поступлений — вполне вероятным в любую секунду и совсем запросто. Так что, чем богаче, тем раздражительнее и неувереннее становился Егор.

Такое прошлое, как обманутая женщина, слезливо и мстительно. Встретиться с ним, врезаться в него на полном ходу означает пропасть, разрушиться наверняка. А потому — всегда вперёд, без оглядки и цели бежал Егор, уворачиваясь от воспоминаний, не зная, что будет, лишь бы не то, что было.