Джоанна Уолш

Сверяюсь сама с собой, не делает ли меня слишком счастливой мое несчастье, которое, несмотря ни на что, доказало мне, что я всё еще могу чувствовать, дышать, думать, которое доказало мне, что я всё еще здесь.

Разобраться на части — лучший способ пересобрать себя заново или смириться с собственной разобранностью. Что-то внутри меня хочет ломать всё вокруг, в том числе себя

Не было такого, чтобы я не хотела путешествовать одна. Мне нравится быть самой по себе, но мое «сама по себе» не находится при мне: оно такое же увертливое, как и моя жизнь

нет названия у ощущения, что любовь закончилась

Чаще всего онлайн, месте, где ты «в» сети или паутине, куда ты «входишь», — виртуально неограниченное, (кибер)пространство. Мы встречались везде, где был вайфай, а он сегодня почти везде, поэтому когда ты ушел, не оказалось пространства, откуда тебя можно было бы стереть, удалить. Места, где тебя нет, места, где бы тебя по-настоящему не хватало, никогда не было.

От твоего телеприсутствия откалываются фрагменты: когда я вбиваю первые буквы твоего имени в адресной строке, мой компьютер больше не выдает его как несчастливую карту (снова Червовый король? случайностей не существует). Умная машина, она начала забывать тебя раньше, чем это получается у меня.

Разве сегодня можно страдать синдромом Стендаля, когда мы привыкли к воспроизводимой повсюду красоте: на сайтах, в журналах, в рекламе, где угодно? Однажды я была в галерее Уффици во Флоренции, где Венера выходит из морской пены так же нерешительно, как модель на билборде. С темных стен на меня пялились Боттичелли, тусклые, крохотные. Их не подсвечивали, оставив как есть, — и они оказались меньше, невзрачнее, чем я себе представляла. Но то было много лет назад, и я была вместе с мужчиной, за которого только что вышла замуж. Гугла тогда еще не было, зато были открытки, книги и постеры, и всю ту неделю во Флоренции мы смотрели на то, что до этого видели издали. Не зная, чем еще себя занять, мы только и делали, что разглядывали картины в церквях, монастырях, галереях, и поскольку менялось то, что мы видели, а не то, что мы делали, казалось, что мы стояли неподвижно, а двигались стены, или что мы были в темной бесконечной комнате, где сменялись слайды; иногда шторки открывались, чтобы ослепить нас вспышками солнца. Я не знаю, что чувствовал он, — мы были так молоды, что задавать вопросы было столь же сложно, как и отвечать на них, — но я знала, что меня картины не трогали, разве что своим любопытным несходством с тем, какими я их представляла.

я делаюсь легкой, как взбитые сливки

В переулках все окна тусклые, кроме освещенных окон ресторанов

большие компании, семейные торжества