LitRes

удивился младший блондин.

Как все-таки приятно быть блондинкой: не надо думать о какой-то там подвеске, которая якобы разболтается от прыжков по колдобинам, и дергаться от каждого чиха мотора. Машина для того и создана, чтобы ездить там, где ноги спотыкаются! Не понимаю, почему большинство мужчин делают из нее какое-то божество, которому истово поклоняются и приносят жертвы запчастями, а если бы могли, то вообще поселили бы в супружеской спальне, выгнав жену на коврик в прихожей. Причем чем капризнее, уродливее и ржавее развалюха, тем больше ей почета. С женами, увы, все наоборот…

— Откуда он у тебя такой… домовитый? — поинтересовался Саня.
— Федька? — Я с облегчением выпустила полусобранную сумку. Теперь, по крайней мере, не придется терзаться всю дорогу — забыла я зубную щетку или нет. — Из приюта для нежити. Я его вообще-то на передержку взяла, но как-то прижился… В Зеленом Луге частный сектор сносят, дома старые, почти в каждом домовые водятся, а верящих в них людей почти не осталось, не говоря уж о ритуале перевоза в новую квартиру… Вот нам и приходится куда-то их пристраивать. Хотя большинство почему-то отказываются, остаются ждать бульдозера…
— А потом куда?
— Никуда. Когда умирает дом, умирает и домовой, — сухо сообщила я. — Это единственная нежить, неразрывно связанная с человеком и бескорыстно ему помогающая.

Федька подсел к столу напротив Сани и, подперев щеку лапкой, доверительно бубнил-жаловался:
— …в прежние времена никто и помыслить не мог, чтобы баба на казенную службу ходила! Позорище. Вместо посиделок с куделью у нее телевизор, вместо печки — центральное отопление, вместо кабанчика на откорме — сосиски из гастронома… Стыдно кому сказать: кулебяку печь не умеет!
— Угу, — поддерживал разговор парень, сосредоточенно прихлебывая дымящийся чай.
— …а как я у нее поселился, и вовсе обленилась. Хоть бы стакан за собой когда помыла. Вещи вечно разбросаны, цветы не политы… Деловая женщина, вишь ты! Работу свою ругает, мол, «рутина», а сама с нее не вылезает…

что я психически больна. Я могу убить, и мне за это ничего не будет.

— Душе моя убогая, чого марно плачешь?
Чого тоби шкода? Хиба ты не бачишь,
Хиба ты не чуешь людского плачу?
То глянь, подывися. А я полечу

Но отсутствие очков и крики, что из меня вертолетчик, как из дерьма пуля, заставили в конце концов насторожиться.

— Ну что? — сурово спрашивал я, щекоча медсестер под подбородком острием своего меча. — Поняли, с кем дело имеете? Смотрите не обосритесь, а то отмывать вас потом…

грозно шипя и извиваясь, выползали огромные кобры с рубиново — красными глазами и в фуражках с высокими тульями. Кобр в фуражках я видел на рисунке в газете. Одну звали Пентагон, а другую — НАТО

«Я попрошу маму похоронить меня дома за плинтусом, — придумал я однажды. — Там не будет червей, не будет темноты. Мама будет ходить мимо, я буду смотреть на нее из щели, и мне не будет так страшно, как если бы меня похоронили на кладбище»