Кристина Маиловская

Собирала чемоданы. А на следующий день разбирала. И дело даже не в том, что идти некуда. Было бы желание. Но выходило так, что уйти невозможно. Потому что даже собак и кошек не бросают вот так погибать. А оставить человека, который за десять лет стал ей, бесхозной девочке, мамой, папой и другом, она не могла.

«Вот чертила, — думал он. — Сам запойный алкоголик, закодированный. Полгода не пьет, и у него уже крылья выросли. Видали? Жену-детдомовку гнобит. Разберемся».

Ловцы несбыточного счастья. Фанаты вселенского «прихода».

А может, в окно? И все. И нет ничего. Ни стыда, ни боли, ни бега с препятствиями. Один только покой.

Но тогда они не встретятся с ней там — наверху. И придется болтаться одному. Как говно в проруби. Навечно. Хорошие дела… Этого он допустить не может. Все что угодно, только не это. Он готов испить эту чашу до дна. А хули. Жизнь прожить — не поле перейти. Не все коту творог, когда и мордой об порог. Че? Думал, бабла до хуя и все можно? Думал, бога за яйца ухватил? Ан нет, дружочек! Походи, побегай! Повертись ужом, сучий потрох!

т. Стихи пишет».

Да, она любила литературу. И, по правде говоря, именно здесь и было ее место. Где же еще, как не здесь?

Город-живоглот. С этим

гибельным настроением она сроднилась давно. Живет же Сережа так всю жизнь. И даже кайф от этого ловит. Можно назвать это волей к смерти, но Сережа называет это «гибельным восторгом». Говорит, что перед лицом смерти видит, как на асфальте начинают прорастать фиалки

Чего уж, надо признать, что люди, которые живут на зарплату, не имеют сроков и зависимостей, кажутся ей инопланетянами. Они вроде бы и говорят на понятном языке, ходят на ланч, приносят из дома аккуратно упакованные контейнеры и бережно завернутые бутерброды, говорят о литературе в курилках и на кухнях, трезвыми и в подпитии. Да ведь и она делает то же самое. Вглядывается в их жесты, манеру смеяться, старается ухватить все до мелочей и стать такой же, как они. И похоже, ей это удается. Ее принимают за свою. Она давно уже живет двойной жизнью, вечерами прыгая в нору, а утром опять выходя на поверхность. За десять лет с Сережей она будто «отсидела», у нее наросла вторая кожа поверх настоящей, и теперь уже трудно понять, где своя, а где та — новая

Не надо меня успокаивать! Ты мне деньги верни! Не знаю откуда! Магазин продай! Дом продай! Жену продай! Верни, падла, мои бабки!

Было еще много другого между Кирой и матерью. Страшного, давнего, запрятанного глубоко, поросшего толстым мхом, но не было никаких сил раскапывать эту навозную кучу, и память заботливо прятала все, прикрывала ветками, травой, листьями. Не сейчас. Не сейчас