Анна Старобинец

курица. — И не вспомню. Меня никак не зовут.

— Но ... как же к вам обращаться? — удивился Барсук.

— А у меня номер есть, — гордо сказала курица. — У нас в курятнике у всех номера. Я — Кура-четыре. — Она сыто икнула. — Верните меня в курятник.

— Любите свой курятник? — поинтересовался Барсукот.

— Люблю и горжусь, — ответила Кура-четыре.

— У нас в курятнике у всех номера, — сообщил Скворчонок куриным голосом.

— А за что вы его любите? — уточнил Барсукот. — Чем гордитесь?

— Он большой, — ответила курица. — И красивый. Там всё по справедливости. Там за нами ухаживают, кормят и охраняют.

— И кто же охраняет и ухаживает?

Этот голос, тихий и вкрадчивый, он обещал ему жизнь. Он обещал ему пот, и громкие удары в груди, и кислый привкус на языке, и пахучую слизь, и горячую женскую хватку. Она понимала, его жена понимала, что предлагалось ему. Подумала с ужасом: сейчас согласится.

Психолог резиново улыбался и в глаза не глядел.

– Какие вопросы? – спросил он Гулину переносицу.

Ни в коем случае не отразится, – с воодушевлением ответил психолог, в зрачках его мерцали бусинки скуки.

Я вдруг почувствовал, что от этого разговора меня укачивает. От ее приставучести, ее тупого напора, ее сбоев в логике. Как будто мы прямо в этом душном шалмане

набросаем арку сезона, а ты все это дело распишешь.

не было смысла – ни прямого, ни символического

Рассказ был глупый и муторный, разбухший от натужного позитива, и рисунки получались такие же.

Жене не нравилась эта лежалая, с душком, фраза, и она сто раз давала себе обещание ее больше не произносить,

но запах был, насыщенный, правильный запах детского счастья. Он как-то сразу тебя обволакивал, и словно гладил легонько по голове, и словно оберегал от беды… Все было здесь плюшевое, лиловое, дымчатое, как шерсть британских котят…