Ирина Цимбал

Живой театр — всегда театр думающий.

Без истолкования внешнего мира для Брука невозможна современная сцена, «Внешний мир» для него не только (в отличие от художников середины прошлого века) социальная среда — это Вселенная, это бескрайние, лишенные воздуха, чуждые жизни просторы космоса, увиденные в современные телескопы и истолкованные современной физикой. Космоса, пытающегося распространить свои бездуховные законы на обитаемый мир. И все-таки человек для Брука вопреки всему — ось, вокруг которой вращается мир.

Наука не создала мироздание, она лишь представила его таким, каково оно есть. Она — Брук доказал это своим «Лирам» — помогает сорвать с мира покровы сентиментальности и ложных концепций.

Он предпочитает знать реальность, с которой борется, отстаивая человека.

ученый-филолог, например, с улыбкой покидает зал после традиционного спектакля великого драматурга, потому что ему представилась возможность лишний разубедиться в правоте своих излюбленных теорий и ничто не мешало ему тихонько повторять дорогие его сердцу строчки. Он искренне хочет, чтобы в театре все было «благороднее, чем в жизни», и принимает свое интеллектуальное удовлетворение за подлинное душевное переживание, которого ему так недостает.

Дело в том, что «культурность» обычно связывается с неким чувством долга, а исторические костюмы и длинные речи— с ощущением скуки, поэтому, как ни странно, определенная порция скуки является гарантией значительности события.

«Играйте что написано!» А что написано? Текст заключает в себе некий шифр. Слова, написанные Шекспиром,— это письменное обозначение тех слов, которые он хотел слышать о виде звуков человеческого голоса определенной высоты, с определенными паузами, в определенном ритме, в сопровождении жестов, также несущих определенную смысловую нагрузку. Слово не начинается, как слово, — это конечный результат импульса, который возникает на нашего отношения к жизни, из нашего поведения и, раз возникнув, требует выражения. Этот процесс совершается сначала в душе драматурга, а затем повторяется в душе актера, В сознании их обоих, возможно, живут только слова, по и для автора и потом для автора слово — это лишь небольшая видимая часть огромного невидимого целого.

— Азенкур — это прошлое.
— Но Освенцим — тоже прошлое.
— Пятнадцатилетней давности!
— Сколько же времени должно пройти?
— Когда труп становится историческим трупом?
—Через сколько лет убийство приобретает романтический ореол?

В каком-то смысле режиссер — всегда обманщик: он идет ночью по незнакомой местности и ведет за собой других, но у него нет выбора, он должен вести и одновременно изучать дорогу.

пяти органов недостаточно, чтобы ощутить всю полноту жизни, и одной из наиболее убедительных объяснений существования различных искусств заключается в том, что они выявляют такие структуры, которые мы в состоянии осмыслить только по ритму или форме.