Владимир Ковалевский

Махмуд вздохнул.

— Тогда я должен обратить одну из них.

— Почему одну? Тут есть места, где ты можешь насладиться в полной мере.

— Нет, брат мой. Мудрые слова пророка говорят, что хотя Закон и разрешает четырех, невозможно иметь дело более, чем с одной за раз.

— Послушай, Майк… А ты когда-нибудь тоскуешь по дому? По Марсу?

— Первое время тосковал, — ответил он. — Я всегда был одинок.

— Он повернулся на бок и обнял ее. — Но теперь я не одинок. Я грокнул. Я больше никогда не буду снова одинок.

— Майк, милый… — они поцеловались, потом еще и еще.

Наконец водный брат едва слышно произнес:

— Ох! Это было еще хуже, чем в первый раз.

— Ты в порядке, мой брат?

— Да. Еще бы! Поцелуй меня снова.

Много времени спустя по космическим часам она сказала:

— Майк? Ты не… Я хочу сказать, ты знаешь…

— Я знаю. Это для того, чтобы стать ближе. Мы станем ближе.

— Ну… Я так долго ждала… Господи, мы все ждем, но… Не слушай, милый. Повернись немного. Я помогу.

И когда они слились, грокая вместе, Майк сказал мягко и восторженно:

— Ты есть Бог.

То, что она ответила, не было словами. И затем, когда их гроканье стало еще ближе, и Майк почувствовал себя почти совсем готовым рассоединиться, ее голос вернул его:

— О!.. О! Ты есть Бог!

— Мы грокнули Бога.

Она попробовала объяснить все это Майку, выдвинув теорию о взаимодополняющих функциях эксгибиционизма и эротомании.

— Правда состоит в том, что меня заводит то, как они глядят на меня… множество мужчин, почти все мужчины. Поэтому теперь я грокнула, почему Дюк любит фотографии женщин, и чем они сексуальнее, тем лучше. Это не значит, что я хочу лечь с ним в постель, точно так же как Дюку не придет в голову лечь в постель с фотографией. Но когда они глядят на меня и говорят мне… думают про меня, что я желанна, мне делается тепло и все внутри трепещет. — Она задумалась. — Надо, чтобы с меня сделали настоящую неприличную фотографию, я отошлю ее Дюку… напишу, мол, прошу прощения, что неверно грокнула то, о чем я думала, как о его слабости. Если это слабость, то она свойственна и мне… на женский манер. Если только это — слабость. Я грокнула, что нет.