Владимир Ковалевский

Она попробовала объяснить все это Майку, выдвинув теорию о взаимодополняющих функциях эксгибиционизма и эротомании.

— Правда состоит в том, что меня заводит то, как они глядят на меня… множество мужчин, почти все мужчины. Поэтому теперь я грокнула, почему Дюк любит фотографии женщин, и чем они сексуальнее, тем лучше. Это не значит, что я хочу лечь с ним в постель, точно так же как Дюку не придет в голову лечь в постель с фотографией. Но когда они глядят на меня и говорят мне… думают про меня, что я желанна, мне делается тепло и все внутри трепещет. — Она задумалась. — Надо, чтобы с меня сделали настоящую неприличную фотографию, я отошлю ее Дюку… напишу, мол, прошу прощения, что неверно грокнула то, о чем я думала, как о его слабости. Если это слабость, то она свойственна и мне… на женский манер. Если только это — слабость. Я грокнула, что нет.

за все те годы, что я изучал предмет, стараясь пройти по извилинам их сдвинутых куриных мозгов, я понял одно: если девушка уходит, то она уходит. Все, что мужчина может сделать, это смириться с неизбежным.

Джубал, это надо было слышать. Абсолютно не похоже на проповедь. Никаких на нем мантий, просто модный, хорошо пошитый белый костюм. Он был похож на одного из этих чертовых торговцев подержанными машинами. Он сыпал шуточками и травил анекдоты. Суть его болтовни сводилась к разновидности пантеизма… Один из анекдотов был довольно бородатым: как один дождевой червяк вылез на солнышко, увидел другого и говорит: «Эй, подружка, смотри, какая погодка, а не переспать ли нам?» А в ответ слышит: «Не будь дураком, я твоя задница». Слышали когда-нибудь?

— Слышали? Да я его придумал.

— Никогда не думал, что он так стар. Майк извлек из него мораль. Его идея заключается в том, что когда встречаешь того, кого грокаешь, — мужчину, женщину, брошенную кошку, ты встречаешь часть себя. Мы растащили Вселенную по кускам и согласились забыть о целом ради частностей.

— Солипсизм и пантеизм, — угрюмо сказал Джубал. — Вместе они объясняют что угодно. Отбрасывают любой нежелательный факт, примиряют все учения, охватывают все истины и заблуждения. Но это леденец: вкусно, но не сытно. Это все равно, что закончить рассказ словами: «… и тут маленький мальчик свалился с кроватки и проснулся».

— Проклятье, Джубал, вы все ставите с ног на голову! Я совсем запутался… Я сбежал, потому что должен был это сделать! Меня чуть не вырвало!

— Теперь ты заговорил о рефлексах? Любой человек старше двенадцати в таком случае стиснул бы челюсти, нашел бы ванную, и после того, как полегчает, вернулся бы и извинился перед компанией. Это не было рефлексом. Рефлекс выворачивает желудок, а не указывает дорогу ногам, не заставляет хватать вещи, не проводит сквозь двери и не толкает в дыру подъемки. Страх, Бен. Почему ты испугался?

Должно быть, в человеческом сердце глубоко сидит страстное желание не дать другим жить, как им хочется. Правила, законы — но всегда для других людей. Какую-то дремучую часть нашей души, существовавшую до того, как мы слезли в дерева, нам так и не удалось сбросить с себя, когда мы распрямились.

— Не любовь заставила тебя бежать сломя голову. Что такое любовь, Бен?

— Ну уж, избавьте! Каждый, от Шекспира до Фрейда, сунул в это нос, и никто еще до сих пор не смог толком ответить. Я знаю только, что она причиняет боль.

Джубал покачал головой.

— Я дам точное определение. Любовь — это такое состояние, когда счастье другого человека становится необходимым условием твоего счастья.

— Ни к чему хорошему, это точно. Ревность — это болезнь, тогда как любовь — здоровье. Незрелый разум часто путает одно с другим или полагает, что чем сильнее ревность, тем сильнее любовь, тогда как они просто несовместимы. Одно чувство практически не оставляет места для другого. Каждое может вдруг ударить в голову… и я грокаю, что так и случилось с тобой. Когда твоя ревность поднялась на дыбы, ты не смог посмотреть ей в глаза… и сбежал, как последний трус.

— Хм… Не знаю, я пока еще делаю песочные куличики. — Он поднялся.

— У меня от ваших чудес иной раз голова кругом, идет, золотко. Пойду-ка посмотрю стерео. — Он задержался, чтобы поцеловать ее. — А ты развлекай старого Папу Джубала. Он любит маленьких девочек. — Кэкстон пошел к двери, и пачка сигарет, догнав его, нырнула ему в карман.

Джубал спросил:

— Это вы сделали? Или Бен?

— Бен. Он всегда забывает свои сигареты. Они летают за ним по всему Гнезду.

— Хм… Неплохие песочные куличики удаются нашему Бену.

«Люди — не марсиане». Я делал эту ошибку снова и снова… поправлял себя, и ошибался опять. То, что действует на марсианина, не обязательно подействует на человека. Конечно, концептуальная логика, которая может быть выражена только на марсианском, подействует и на того и на другого. Логика инвариантна… но различны исходные данные. Поэтому различны и результаты.

«Ты есть Бог». Это не просто фраза, наполненная радостью и счастьем. Это вызов… И бесстрашное, лишенное стыдливости принятие на себя персональной ответственности. — Он погрустнел. — Но я практически не смог это объяснить. Только очень немногие, те, кто с нами сейчас, наши водные братья, поняли меня и приняли горечь вместе со сладостью, встали и осушили эту чашу… грокнули. Другие, сотни и тысячи других, либо упорно относились к этому как к бесплатному дару, своего рода «обращению», либо попросту игнорировали. Что бы я ни говорил, они продолжали думать о Боге как о ком-то внешнем, кто жаждет прижать к груди каждого полоумного идиота и обеспечить ему безбедное существование. Точку зрения, что они сами должны заботиться о себе… что беды, которые они терпят, это результат их собственных поступков… они не могут или не желают принимать.