Эдгар Аллан По

Была ночь, и шел дождь; и когда он падал, это был дождь, и когда он упадал, это была кровь. И я стоял в болоте среди высоких лилий, и дождь падал мне на голову – и лилии вздыхали одна к другой, и торжественно было их отчаяние.

Но завтра я умру, и мне хочется облегчить свою душу. Моя ближайшая цель состоит в том, чтобы рассказать миру — просто, коротко и без толкований — ряд простых домашних событий. Эти события в своих последствиях ужасали, мучили и, наконец, погубили меня. Но я не буду делать попытки объяснить их. Для меня они не представляли почти ничего кроме ужаса, для многих же они вовсе не покажутся страшными. Может быть, впоследствии найдется какой-нибудь ум более спокойный, более логический и гораздо менее моего склонный к возбуждению. Он низведет мои призраки на степень самой обыкновенной вещи и в обстоятельствах, о которых я не могу говорить без ужаса, увидит не более, как обыкновенный результат очень естественных действий и причин.

В распивочную «Веселый матрос» друзья явились без гроша в кармане — запасы денег, даже самые солидные, когда-нибудь да иссякают

Толстеют ли люди от шуток, или сама толщина располагает к шутке – этого я никогда не мог узнать доподлинно,

Я от природы человек нервный — это у меня наследственное — и я не могу сладить с собой. Особенно малейшая тень таинственности, малейшее обстоятельство, которое я не в состоянии уяснить себе приводит меня в отчаянное волнение.

Его сердце — висящая лютня,

Лишь дотронуться — она зазвучит.

Боюсь не столько самой опасности, сколько ее неизбежного следствия — ужаса.

В бескорыстной и самоотверженной любви животного есть что-то действующее прямо на сердце того, кто имел частые случаи наблюдать жалкую дружбу и летучую, как пух, верность человека.

Но я убежден, столько же убежден, как, например, в существовании души, что упорство есть одно из первоначальных побуждений человеческого сердца, одна из нераздельных, основных способностей или чувствований, которые дают направление характеру человека. Кто не делал низостей или глупостей по той единственной причине, что не должен был их делать?

Однажды утром я хладнокровно набросил петлю ему на шею и повесил его на дереве. Повесил — несмотря на то, что слезы текли у меня из глаз; повесил — потому что знал прежнюю любовь его ко мне и чувствовал, что он не подал мне ни малейшего повода к жестокости; повесил — потому что сознавал в моем поступке грех, низвергающий мою бессмертную душу в ту бездну, до которой, если только это возможно, не достигает бесконечная благость.