Дина Хапаева

Язык персонажей Поттерианы отражает нормализацию пыток и банализацию зла. Такие фразы, как «чтобы тот от боли позабыл обо всем на свете», подчеркивают «экономический аспект» зверства [831]. Хагрид, положительный герой, рассказывает Гарри об убийстве его родителей, употребляя жаргонные словечки профессиональных киллеров: мол, Волан-де-Морт собирался убить и младенца Гарри, чтобы все было шито-крыто, «а может, ему просто нравилось людей убивать» так, «чтобы следов не оставить» [832]. Пытка в Поттериане становится обычным средством коммуникации и получения информации, а также рутинной формой наказания [833], но никогда не обсуждается в аспекте нарушения прав человека и оскорбления человеческого достоинства. Она представлена как рядовой обычай, как политика, настолько прочно вошедшие в повседневную жизнь, что и говорить нечего. Гарри и его друзья не рассматривают суд и закон как средство разрешения конфликта. Для них единственный способ решения проблем — это борьба и сила, и это потому, что государственная система, в которой они существуют, остается недееспособной и коррумпированной.

Я бы сказала, что «непреодолимое прошлое» Европы можно рассматривать как важную историческую предпосылку культа смерти. Опыт концлагерной вселенной [888] породил глубокое разочарование в человеке и человечестве. Он подорвал существовавшую в эпоху Просвещения веру в человеческую природу и человечество, в то, что это единственный в своем роде биологический вид, обладающий моралью, и создал благоприятные предпосылки для массового разочарования в человеческой природе. В 1960‐е и 1970‐е годы, почти тридцать лет спустя, новые поколения в западных демократиях начали прорабатывать историческое наследие Аушвица, которое предыдущее поколение стремилось изгладить из памяти. Что касается советского коммунизма, то публикация на Западе в 1973 году романа «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына резко расширила понимание масштаба преступлений против человечества, совершенных в России при «советах» и стала вехой решительного развенчания иллюзий по поводу коммунизма. «Кризис будущего» — массовое разочарование в традиционных, ориентированных на будущее политических идеологиях, основанных на «религии прогресса», — начался на Западе в 1970‐е годы во многом благодаря тому, что Теодор Адорно назвал «проработкой прошлого» [889]. Концлагерную вселенную можно рассматривать как неизбывное совокупное наследие современного общества, включая Соединенные Штаты — страну, не имевшую непосредственного опыта тоталитарных режимов, будь то нацизм или коммунизм [890].

Если рассматривать ритуалы как выражение принадлежности к определенной общности, то эти изменения могут отражать растущее разочарование в человеческом сообществе и абсолютное неприятие идеи принадлежности к какому-либо коллективу вообще.

Перестав быть философским выражением трагического опыта, антигуманизм подготовил почву для превращения насильственной смерти в популярную тему массовой индустрии развлечений. Отрицание человеческой исключительности привело к нормализации и идеализации монстров, а также превратило идею несостоятельности человечества и человека в клише современной популярной культуры.

Готические рок, тяжелый металл и рэп, возникшие в 1970‐е годы, часто фокусировались на насилии и темах, связанных со смертью. Возникновение молодежной готической субкультуры совпало с появлением ролевых игр, обучавших пользователей отождествлять себя с человекообразными монстрами. В это время были созданы первые журналы, посвященные танатологии и исследованиям смерти, что свидетельствовало о растущем общественном и научном интересе к смерти.

В начале нулевых секулярный апокалипсис, который не только провозглашал, но и предлагал отпраздновать конец человеческой цивилизации, стал чрезвычайно популярным развлекательным жанром. Хоррор был потеснен тремя новыми жанрами: БДСМ, «слэшерами» и пыточным порно, последний из которых к середине нулевых проник и в другие жанры.

Широкая публика начала привыкать к мысли о том, что — по меньшей мере, в произведениях литературы и кино — человечество не является венцом творения и может быть признано эволюционно устаревшим. Массовая потребность в подобных идеях является главной торговой маркой бестселлеров популярной культуры, и их широкое распространение было принято индустрией развлечений, наряду с еще несколькими коммерческими и культурными инициативами, как своего рода сигнал к действию.

Культ смерти превращает насильственную смерть в товар массового потребления и приемлемую форму развлечения. Его специфика состоит в дегуманизации человечества вообще, а не какой-то особой социальной группы или этнической общности, как это было в прошлом столетии в случае коммунизма и фашизма. Проникая в культурные и социальные явления, он предлагает антигуманизм не как политический проект на будущее, а как товар массового потребления. Танатопатия выражает зарождающуюся культурную парадигму — глубокое отвращение к человеческому роду.