Дина Хапаева

В конце 1970‐х подъем движения в защиту прав животных резко усилил тенденции отрицания гуманизма. Для теоретиков этого движения идея преодолеть дуалистическое мышление и освободиться от таких «бинарных» противопоставлений, как «культура — природа», «человек — животное» и так далее, была столь же важной, как и для французских философов. Точкой соприкосновения для сторонников Французской теории и англоязычных защитников прав «братьев наших меньших» [150] стало отрицание принципа человеческой исключительности. В одном случае главенствующая роль отводится представителям животного мира, в другом — монстрам. Деконструкция гуманизма, отказ от антропоцентризма, провозглашение «смерти человека» логически вели к восхищению монстрами.

Идея, что «на базовом уровне истоки угнетения человека человеком восходят к угнетению человеком животных», прочно укоренена в сознании как последователей Деррида, так и защитников прав животных [158].

Для Зингера не существует особой разницы между умерщвлением людей и зверей; он прямо проводит параллель, представляющуюся ему оправданной и законной, между Холокостом и массовым забоем домашней птицы:

Нацистский режим последовательно разрабатывал законодательство, призванное охранять права животных. В работе «Животные в Третьем рейхе» Бория Сакс демонстрирует, что забота о правах животных была одним из приоритетов для нацистов, начиная с закона 1933 года, регулирующего вопросы отношения к животным [169]. Ряд нацистских лидеров, включая Гитлера, были более или менее последовательными вегетарианцами, исключившими мясные блюда из своего рациона. Глава СС Гиммлер, в чьем ведомстве находилась система концлагерей, выступал против охоты на животных, называя это «убийством в чистом виде» [170]. Сакс убедительно демонстрирует, как при нацизме законодательная защита прав животных извращенным образом отразилась на отношении к людям. Эти законы способствовали отрицанию понятия человеческой исключительности и человеческой жизни как высшей ценности: «Намеренная размытость понятий „человек“ и „животное“ позволяла нацистам устанавливать жесточайший контроль над людьми, распоряжаться человеческими жизнями по своему усмотрению» [171].

Нацистское законодательство обеспечивало более мягкое отношение к животным [172], но, что более важно, оно помогало идеологам Третьего рейха относиться к людям как к нелюдям. Как отмечает Сакс, евреев, цыган и славянских пленных гитлеровцы перевозили в вагонах с надписью «Мясо» или «Животные» [173]. «Многие нацистские методы массового умерщвления людей привели к тому, что убийство их жертв выглядело так же, как убийство скота на бойне» [174]. История защиты прав животных не компрометирует саму идею законодательного запрета на жестокое обращение с животными. Но она показывает, какие потенциальные опасности заключает в себе подрыв идеи человеческой исключительности.

Популяризация антигуманизма и отрицание антропоцентризма в современной массовой культуре проявляется во все большем внимании к апокалиптической тематике

По мнению Кришана Кумара, в современном понимании апокалипсис представляет собой скорее выражение глубокого культурологического пессимизма с акцентом лишь на «финал — никакого начала больше не предвидится»

Подобно многим другим современным культурным феноменам, танатопатия не может быть описана в терминах существующего политического противостояния. Ее культурная значимость и проявления не совпадают с политическими размежеваниями правых и левых и наглядно демонстрируют глубину кризиса, в котором находятся эти понятия, больше неспособные описывать динамику современной культуры [210].

Танатопатия — это не просто плод воображения, мир, сотканный из философских идей или кинематографических и литературных образов. Это социальный и культурный феномен, который по-разному проявляется в практиках современного общества.

Существует и другой нетрадиционный обряд погребения, пока еще не вошедший в обиход, в отличие от «зеленых» похорон. Это так называемая «промессия»: в результате сухой заморозки останки в земле стремительно превращаются в прах. Хотя промессия, разработанная шведским биологом Сюзанной Вииг-Масак, еще не стала широко распространенной, она служит дополнительным доказательством радикального распада традиционных похорон [221].