Чулпан Хаматова

В какой-то момент больница для всех нас стала чем-то вроде главного мира, в который мчишься отовсюду, не зная усталости. Там была – жизнь. Вот действительно жизнь. И она была важнее всего остального.

Параллельно отпадали многие внешние связи, потому что то, что видишь и переживаешь в больнице, ты потом пытаешься рассказать людям на вечеринке, коллегам, знакомым и не очень… Всем и каждому. Но вдруг оказывается, что они не хотят, не готовы это услышать.

Магнитский умер от сердечной недостаточности и Путина, и начальника тюрьмы, и…”

К съемочной группе прибился мальчик лет шести, Азамат. Вся съемочная группа учила его стишку: “Петушок, петушок, золотой гребешок, выгляни в окошко, дам тебе горошка”. Мы учили его этому стишку девять месяцев. У него не получалось. Он начинал: “Пэтушок, пэтушок, залатой грыбэшок, выгляни в акошка… – и тут переходил на таджикский речитатив: – я-тэбэдам-гарошкы”. Мы опять повторяли, как надо. Уже стишок этот знали все: и швейцарец Якоб, и немец Мориц, и грузин Мераб – все: “Азамат, ну послушай: выгляни в окошко, дам тебе горошка, понял?” – “Да”. – “Давай!” И он, с круглыми от ужаса глазами, снова доходит до этой строчки, и все повторяется: “Выгляни в акошка, я-тэбэдам– гарошкы”.

В дни, когда съемок не было, Азамат усаживал перед собой полтора десятка приблудных собак, которые крутились вокруг деревни, и командовал им: “Камера, мотор, ёбтвоюмать, поехали!” Потому что так говорил Бахтик.