Чарльз Буковски

Мне всегда не по себе в одиночестве; иногда бывает хорошо, а по себе – ни разу

Мы поцеловались в темноте. Я все равно залипал на поцелуях, а Сара целовалась лучше кого бы то ни было. Мне бы пришлось вернуться аж к Лидии, чтобы найти кого-нибудь сопоставимого. И все же каждая женщина отличалась, каждая целовалась по-своему. Лидия, вероятно, сейчас целует какого-нибудь подонка или, что еще хуже, – его причинные.

Меня пробивали многие вещи: женские туфельки под кроватью; одинокая заколка, забытая на комоде; то, как они говорят: «Пойду пописяю…»; ленты в волосах; когда идешь с ними по бульвару в полвторого дня – просто два человека, шагающие вместе; долгие ночи с выпивкой и сигаретами, разговорами; споры; мысли о самоубийстве; когда ешь вместе и тебе хорошо; шутки, смех ни с того ни с сего; ощущение чуда в воздухе; когда вместе в машине на стоянке; когда сравниваешь прошлые любови в 3 часа ночи; когда тебе говорят, что ты храпишь, а ты слышишь, как храпит она; матери, дочери, сыновья, кошки, собаки; иногда смерть, а иногда – развод, но всегда продолжаешь, всегда доводишь до конца; читаешь газету один в бутербродной, и тебя тошнит от того, что она сейчас замужем за дантистом с коэффициентом интеллекта 95; ипподромы, парки, пикники в парках; даже тюрьмы; ее скучные друзья, твои скучные друзья; ты пьешь, она танцует; ты флиртуешь, она флиртует; ее колеса, твои поебки на стороне, а она делает то же самое; когда спишь вместе…

Никаких суждений тут не вынести, однако по необходимости приходится выбирать. Быть над добром и злом – в теории-то оно ничего, но чтобы жить дальше, выбирать все-таки нужно: одни добрее, другие просто-напросто больше заинтересованы в тебе, а иногда необходимы внешне красивые, а внутри холодные – ради одного лишь кровавого, говенного оттяга, как в кровавом, говенном кино. Те, что добрее, лучше трахаются, на самом деле, а побыв с ними некоторое время, находишь, что они прекрасны, поскольку они и так прекрасны. Я подумал о Саре – вот в ней как раз это что-то и есть. Если б только не этот Драйер Баба, с проклятым знаком СТОП в руках.

парни, с высокоразвитым интеллектом, превратившимся в высокоразвитый снобизм

ней определенно есть что-то целомудренное. Однако, я, помимо всего прочего, мог вообразить, что она стравливает напряжение не единственным способом, и что вряд ли я – первый, чей хуй грубо терся о ее пизду. Моя догадка заключалась в том, что она так же заморочена, как и все остальные. Почему я шел у нее на поводу – загадка. Мне даже не хотелось в особенности ломать ее. Я не соглашался с ее идеями, но она мне все равно нравилась. Может, я разленился. Может, устал от секса. Может, я, наконец, начал стареть. С днем рождения, Сара.

Хорошо оторваться от Штатов. Настоящая разница. Женщины выглядят лучше, всё ощущается спокойнее, менее фальшиво.

Я сидел, прижимая трубку к уху. По-прежнему голышом. Я бросил взгляд на свой пенис: ах ты грязный сукин сын! Знаешь ли ты, сколько боли сердечной ты причиняешь своим тупым голодом?

Я отложил телефон, вышел и налил себе выпить. Возвращаясь в спальню, я заметил в зеркале свой отвислый живот. Уродливо, непристойно. И почему только бабы меня терпят?

ходил, и мне становилось все хуже и хуже. Может быть, потому, что остался у нее, а не поехал домой. Как будто агония затягивается. Ну что же я за говно? Что-что, а играть в мерзкие, нереальные игры я умею. Какие у меня мотивы? Я что – свожу за что-то счеты? Разве могу я по-прежнему твердить себе, что тут все дело просто в исследованиях, в обычных штудиях фемины? Я просто позволяю всяким вещам происходить, даже не думая о них. Я не считаюсь ни с чем, кроме своих эгоистичных, дешевых удовольствий. Я – как избалованный старшеклассник. Да я хуже любой бляди; блядь только забирает твои денежки и больше ничего. Я же забавляюсь с жизнями и душами, как будто они – мои игрушки. Как могу я называть себя человеком? Как могу писать стихи? Из чего я состою? Я – подзаборный де Сад, только без его интеллекта. Убийца прямее и честнее меня. Или насильник. Мне ведь не хочется, чтобы с моей душой играли, насмехались над ней, ссали на нее; уж в этом-то я разбираюсь, во всяком случае. Я в самом деле никуда не годен. Я чувствовал это, расхаживая взад-вперед по ковру. Ни-ку-да. Самое худшее – что я схожу именно за того, кем не являюсь: за хорошего человека. Я способен проникать в жизни других, потому что они мне доверяют. Я делаю свою грязную работу по-легкому. Я пишу «Любовную Историю Гиены».