Дмитрий Кралечкин

У артефактов двусмысленная онтология: это объекты, но они обязательно указывают на субъект, поскольку являются чем-то вроде застывших действий, материальных воплощений нематериальной интенциональности.

В действительности агенты и пассивные участники мифических событий определяются их внутренней способностью быть чем-то иным; в этом смысле каждый персонаж бесконечно отличается от себя самого, поскольку в рамках мифического дискурса он изначально задуман лишь для того, чтобы быть замененным, то есть преобразованным.

Миф — это не история, поскольку метаморфоза не является процессом, еще «не была» процессом и «никогда им не будет»; метаморфоза предшествует процессу процесса и является внешней для него — она представляет собой фигуру (или фигурацию) становления

В целом миф предлагает онтологический режим, над которым властвует текучее интенсивное различие, охватывающее любую точку гетерогенного континуума, где трансформация предшествует форме, отношение важнее границ, а интервал внутренне присущ бытию. Каждый мифический субъект, являясь чистой виртуальностью, «ранее уже был» тем, чем он «будет впоследствии», и именно поэтому он не является чем-то действительно определенным.

И если западная антропология основана на принципе интерпретативного человеколюбия (доброй воли мыслителя, его терпимости по отношению к грубоватой человечности другого), который утверждает естественную синонимию человеческих культур, то индейская альтер-антропология утверждает, напротив, противоестественную омонимию дискурсов видов всего живого, которая является причиной всевозможных фатальных двусмысленностей (отсюда индейский принцип предосторожности: мир, целиком состоящий из живых очагов интенциональности, не может обойтись без изрядной доли дурных намерений).

Таким образом, у нас получается один ряд — ряд личностей, — а не два; отношения между «природой» и «культурой» оказываются скорее отношениями метонимической смежности, а не метафорического подобия [54].

Если культура, согласно изящному процессуальному определению Стратерн (Strathern, 1992 c, p. 47), «состоит в том, как люди проводят аналогии между разными областями своих миров», то всякая культура в таком случае является гигантским и многомерным диспозитивом сравнения.

Но возможность непосредственного сравнения не обязательно озна­чает непосредственную переводимость, а онтологическая непрерывность не предполагает эпистемологическую прозрачность.

В таком случае перевести индейский перспективизм — значит преж­де всего перевести образ перевода, который в нем содержится, — образ движения подконтрольной эквивокации: «подконтрольной» в том смысле, в каком можно сказать, что «идти» означает контролировать падение

Это последнее движение является Событием или Становлением, чистым резервуаром интенсивности — той частью, которая во всяком происходящем избегает своей собственной актуализации