Холли Рейс

моего брата золотистая кожа, словно он приплыл из Испании, густые темные волосы и сияющие синие глаза, что делает его похожим на кинозвезду прежних времен. Между тем как я... ну, лучше просто сказать, что когда папа описывает меня как «удивительную», он слишком добр. Мои светлые волосы и бледная кожа настолько невзрачны, что, когда я надеваю солнечные очки, никто ничего не замечает.

Рыжие встрепанные волосы; шрамы на лице; плохо сидящие латы. На рисунке то самое лицо. Лицо, которое велело мне проснуться лишь несколько секунд назад, теперь уже не сон. Она здесь. Мой ангел-хранитель пришла за мной.

И невольно опускаюсь на колени. Вот она, моя мать, такая, какой не передал ее ни один фотоснимок. Теплая, озорная улыбка, ямочки на щеках. И неуязвимая уверен­ность — вроде той, что я вижу в Олли. В углу подпись: «Э. К.».

Мои красные глаза встречаются со взглядом синих глаз Олли, и я вдруг все осознаю с безумной ясностью. Я всегда подшучивала над тем, что Олли досталась красота, а мне духовность, но я была куда ближе к правде, чем сама понимала. Мы близнецы. Красный и синий создают фиолетовый.
Я умею управлять мыслями, а Олли умеет их читать.
Мы две половинки.

Слишком сильный страх превращает нас в камень, но если его недостаточно — мы уже не люди.

Конечно, мы это сделаем, сэр.
Вот только как — одному богу ведомо.

Справедливости нет. Вообще. Ее не было в день того костра, ее не было сегодня, и ее не будет­ впредь

Что-то теплое выплескивается мне в лицо. Но мой первый порыв — не бежать, и не кричать, и не сражаться. Мне нужно найти голову Рамеша

Черт, — говорит Рамеш, — я так вырядился, а теперь и пойти некуда.
Я с улыбкой поворачиваюсь к нему, открываю рот, чтобы сказать что-нибудь умное. Вот только что он передо мной, усмехается. А потом вдруг — лишь стена каменного здания за тем местом, где должна быть его голова.

, стараясь не видеть все еще улыбающегося лица Рамеша. И смаргиваю с глаз слезы. Я не могу плакать прямо сейчас: мне нужно ост­рое зрение, если я намерена пережить все это